Almost blue

– Ну и кашу ты заварила, девочка моя.

Стиснув зубы, Грация шмыгнула носом: горло сдавило от подступающих слез, которые она всеми силами пыталась удержать. Она не сводила глаз со своих ног, обутых в ботинки, раскачивая ими взад и вперед, взад и вперед, иногда шаркая по полу; пялилась на них не моргая, ибо стоило на секунду зажмуриться или поднять взгляд на Витторио, как она тут же расплачется, а этого ей не хотелось. Так она и смотрела на свои ботинки, сидя на краю стола у компьютерного терминала Научно-исследовательского центра, болтая ногами и время от времени сглатывая слюну, чтобы не разреветься.

– Комиссар черный как туча. Ему не удалось убедить журналистов в том, что нет никакого киллера, убивающего студентов, и он представляет себе, какую веселую жизнь ему устроят родители этих ребят. Как раз сейчас он говорит по телефону с министром внутренних дел, который ему делает колоссальное вливание. И если говорить начистоту, я тоже не слишком-то рад всему этому, девочка моя.

Витторио шарил в открытом дипломате. Он стоял у окна, положив чемоданчик на каменный подоконник, и перебирал стопку дискет, едва касаясь их краев подушечками пальцев.

– Я, конечно, хотел, чтобы дело получило огласку, но не таким же способом. В контексте общей стратегии такой поток информации представляется избыточным и преждевременным. Теперь Алвау обделается со страху и будет наспех решать, что делать – продолжать ли расследование серии убийств, ввергнувшей в панику весь город, или гоняться за единичными убийцами, что гораздо проще.

Наконец он нашел нужную дискету и выдернул ее из ряда. Взял за уголок и стал ею постукивать по кончику носа, в задумчивости морща лоб.

– Я почти его поймала, – заявила Грация. По-прежнему не сводя глаз со своих ботинок, она шмыгнула носом и сглотнула, чтобы в голосе не ощущались слезы. – Я подобралась очень близко к нему.

Витторио кивнул. Сунул дискету в карман пальто, двумя пальцами оттянул кармашек внутри чемоданчика, вытащил оттуда расческу и причесался, глядя на свое отражение в оконном стекле.

– Да. Если Игуана в самом деле приходил в тот театр, ты подобралась к нему ближе, чем кто бы то ни было. Вот только накинулась не на того человека.

– Он был самым подозрительным! Боже мой, Витторио, ты бы его видел! Казалось, это он и есть!

Витторио положил расческу на место, пальцами расправил пряди на висках. Подошел еще ближе к окну, склонил голову, удовлетворенно кивнул. Только потом повернулся к Грации, взял ее за подбородок и заставил поднять лицо. Грация еще крепче сжала губы, втянула щеки.

– Послушай, я знаю, что ты молодец. Ты нашла свидетеля, ты догадалась, что Игуана меняет кожу; ты додумалась, что можно перехватить его звонки с помощью радиосканера… хорошая работа, девочка моя. Но хоть ты и молодец, а все-таки совсем еще юный инспектор, а я тебя здесь бросил одну, взвалив на твои плечи расследование, которого тебе не поднять.

Грация попыталась отвернуться, но Витторио держал ее крепко. Она быстро-быстро сморгнула, и слеза, одна-единственная, вытекла из уголка глаза и заструилась, горячая, к мочке уха.

– Наша группа совсем молодая и скорее консультативная, но мне бы хотелось превратить ее в подлинно оперативное подразделение, с опытными сотрудниками и конкретными следственными задачами. Для этого нужен успех, и поимка Игуаны могла бы таковым стать. Я хотел, чтобы моя упрямая, с животным инстинктом девочка добыла мне вескую улику в ходе осторожного расследования, не слишком обнаруживая себя. А ты заварила кашу – но ладно уж, все равно. Успокойся, девочка моя, придется мне поработать самому.

– Я возвращаюсь в Рим?

Витторио почти исчез за блестящей пеленой слез, но Грации все же удалось разглядеть, как он снова подходит к окну, чтобы поправить прядь, выпущенную на лоб.

– Нет. Только не показывайся нигде, пока не улягутся страсти. Главное, сторонись комиссара. Если твоего слепого еще не отвезли домой, то он дает показания в сыскном отделе. Может быть, тебе удастся еще что-нибудь из него выжать.

Витторио носком туфли тронул ее ботинки и легонько шлепнул по подбородку.

– Ну же, бодрее, девочка моя! – воскликнул он и тут же пробормотал, согнув руку и глядя на часы: – Вот черт, через пять минут у меня интервью на Ти-джи-один, потом в радионовостях – и это только начало. – И он вышел из комнаты, в последний момент пригнувшись под каменной аркой.

Грация, не разжимая губ, снова шмыгнула носом; подбородок у нее задрожал. Она закрыла лицо руками, согнулась в три погибели и заплакала, стараясь не рыдать слишком громко.

Ай-й.

Внезапная боль среди непроглядной тьмы, которая меня окружает. Сделав шаг, я стукнулся бедром обо что-то твердое, неподатливое и чуть не упал.

Опускаю руки, чувствую под ладонями холодную гладкую поверхность крыла автомобиля. Пальцы скользят, определяя, где заканчивается бампер, и я, прихрамывая, обхожу машину. Потом замираю, не отрывая руки от металла. Раздумываю, совсем упав духом.

Двор этого дома, я знаю, маленький, квадратной формы. Под ногами скрипит гравий, но через пару шагов я должен почувствовать твердую, прочную поверхность асфальта перед ступеньками, ведущими к крыльцу. Но вот этой машины я не ожидал.

А вдруг тут стоит еще одна? Или велосипед прислонен к поребрику? Или еще что-то лежит на земле?

Я прислушиваюсь.

Только шум машин на улице, за моей спиной, за пределами внутреннего дворика жилого дома.

Я принюхиваюсь.

Запах гнилого банана из мусорного ящика слева.

Я отрываюсь от автомобиля. Вытягиваю ногу, пробую носком гравий впереди себя. Протягиваю руки, растопырив пальцы; шарю вокруг, чуть ли не царапаю воздух. Делаю шаг, но что-то движется впереди, и я резко подношу руки к лицу, защищаясь. Нет, ничего нет, – может быть, пролетела муха.

Делаю еще шаг.

И еще.

Чувствую под ногами бортик пешеходной дорожки, наклоняюсь вперед, пытаюсь нащупать стену. Нахожу ее, приваливаюсь со вздохом облегчения. Продвигаюсь вперед мелкими шажками, почти касаясь щекой пыльной штукатурки. Ребром ладони ударяюсь о выступающий край низкого карниза; боль пронизывает руку до локтя.

– Вам помочь?

Женский голос, справа. Рука касается плеча, скользит вниз, к запястью. Другая рука подхватывает за локоть, поддерживает заученным движением.

– Осторожно, ступеньки. Не беспокойтесь, я вас проведу… я ведь привыкла, знаете ли. Мой сын тоже слепой.

Я позволяю себя вести.

Я хотел пройти через двор с закрытыми глазами – я видел, как это делает тот парень, который смотрит сквозь меня, внутрь; тот, которого я проследил до самого его дома позавчера вечером. Теперь, думаю, следует еще немного подержать глаза закрытыми, несмотря на то, что веки чешутся и нестерпимо хочется их распахнуть.

– Я вышла встретить моего сына, он вот-вот вернется, – говорит женщина, – но с удовольствием помогу и вам. Моего сына зовут Симоне. Вы не знакомы с ним?

– Симоне? – повторяю я и протягиваю руку, чтобы дотронуться до двери, которую она передо мной открывает. – Конечно, я с ним знаком. Даже очень хорошо знаком. Собственно, я к нему и пришел.

– Симоне Мартини? Ах, тот слепой… он ушел с четверть часа тому назад. Его повез домой Кастаньоли, который закончил дежурство.

Развалившись в кресле, опершись коленом о край стола, агент не сводил с нее глаз. Грация шмыгнула носом и провела тыльной стороной ладони про щекам, все еще липким и влажным.

– Окажи мне любезность: позвони Мартини и сообщи, что я сейчас выезжаю к нему домой.

– Как скажешь… только надо подождать, пока погаснет красная лампочка. Другой отдел занимает линию.

Грация сунула руки в карманы куртки и прислонилась к шкафу. Опустила глаза, уставилась себе под ноги, чувствуя пристальный взгляд агента.

– Насморк, а?

– Насморк.

– Хочешь салфетку?

– Не надо.