Загадочные края

Валентин, всё боявшийся, что у графини случится сердечный приступ, сумел подготовить себе замену, нашёл на рынке прекрасного специалиста, и тот когда лекарствами, когда убеждением, когда и настоянием смог уберечь графиню от криза, в неизбежности которого был почти уверен. Этот специалист, настоящий мастер своего дела и прирождённый врач, с трепетом, едва ли не равным трепету самой графини, ждал известия о смерти её дочери, уверенный, что вот тут-то сердце Алклеты точно не выдержит. Он смог спокойно уснуть только после того, как Ингрид уложили в её комнате, и графиня сама смогла накормить её жидкой кашей с ложечки. Теперь он был весел и занимался не только Алклетой, но и другими хворыми при дворе.

– Ты не переутомишься? – Сорглан подошёл и обнял жену. Она уткнулась ему в шею и замерла. – Ингрид уже хорошо себя чувствует, поправляется быстро, встает.

– Эти хлопоты мне приятны. – Алклета нежилась в объятиях мужа. – Какое счастье, что она теперь даже улыбается. У неё такая красивая улыбка.

– Да, родная. А ты боялась. Всё хорошо.

– Если бы ты знал, как мне хочется родить ещё одного… Или одну. Ещё раз кормить грудью, ещё раз возиться с малышом…

– Менять мокрые пеленки, – поддразнил он.

Она подняла на него счастливые глаза.

– Ага. Пеленки менять. Да ты мужчина, куда тебе понять, какое это счастье!

– Вполне представляю. Вот вспоминаю, как мыл Кормаку грязную задницу. – Сорглан не выдержал и прыснул. – И тут же меня такое счастье охватывает!..

– Дурной. – Алклета ласково шлепнула его по руке. – Кто же тебя тогда заставлял? Мог подождать, когда служанка придёт.

– Так это же ты мне говорила, что детей вредно держать долго в мокрых пелёнках! Ну вот, чем восхититься мужем, упрекаешь…

Алклета привстала на цыпочки и поцеловала Сорглана.

– Я тогда оценила, конечно. Но я же знаю, что ты любишь наших детей. Я никогда и не сомневалась в этом.

– Милорд! – В комнату влетел слуга, перепуганный и смущённый, так что граф немедленно выпустил жену из объятий и насторожился. – Милорд, к вам… – И замялся.

– Что, посетитель?

– К вам его императорское величество…

– Да? – Сорглан выпрямился. – Проси немедленно!

Слуга исчез, даже не прикрыв за собой дверь, как было принято. Алклета в замешательстве посмотрела на мужа.

– Мне уйти?

– Как хочешь. Можешь остаться. Если его величество попросит, чтоб ты ушла, тогда выйдешь. – Граф нахмурился. – Не понимаю. Неужели что-то случилось?

Слуга вернулся и распахнул вторую створку двери. В гостиную покоев графа Бергденского и его семьи величественно вступил Гвернер. Он был облачён в роскошный камзол и штаны, сапоги, натянутые до колен, похвалялись великолепной вышивкой красным по чёрному. Вся одежда императора была родовых цветов, но его портные уже привыкли к скупости цветов и вполне обходились красным и чёрным. Волосы Гвеснера, цвета вороенова крыла, как у всех его предков, были уложены ровными волнами с колечками на концах, словом, правитель был разодет так, как не на каждый бал принаряжался.

За ним сверкающей толпой следовали придворные, блистающие драгоценностями и дорогими тканями. На их фоне очень выделялся Риган, как всегда мрачноватый, сдержанный, тоже во всём чёрном, кое-где помеченном красным галуном, новом и прекрасно сшитом, но строгом. Герцог был гладко выбрит и причёсан, что с ним случалось не так уж часто. Вслед за ним шёл встревоженный Канут, который до того был занят какими-то своими делами в соседней комнате, но тут же оторвался от них, движимый то ли беспокойством, то ли любопытством.

Сорглан низко склонился, приветствуя повелителя, а затем и его наследника.

– Мои приветствия, граф! – пророкотал благодушный Гвеснер. Глаза его лукаво поблескивали, и Сорглан с облегчением понял, что ни война, ни какие-либо иные бедствия стране определённо не угрожают. – Позволь узнать, не помешало ли твоим делам наше вторжение?

– Ну что вы, нисколько, ваше величество. Позвольте пригласить вас присесть.

– О, благодарю. – Гвеснер с достоинством опустился в кресло. Его спутники остались стоять. Все. Даже Риган. Покосившись на них, Сорглан тоже остался на ногах. – Нет, ты уж садись, граф. Уважь меня.

Граф Бергденский, едва заметно пожав плечами, сел за стол напротив императора.

– Что ж, – Гвеснер старался сохранить серьёзное выражение лица, и когда убедился, что у него это получается, приступил. – Мы давно с тобой не говорили о том, как идут дела в Бергдене. Всё ли хорошо?

– Всё прекрасно, мой государь, не могу пожаловаться.

– Рад это слышать. Но мне тут знающие люди кое-что рассказали о том, что творится в твоих краях. Позволь пересказать. Говорили, что в твоём саду в Бергдене расцвёл один прекрасный цветок. Но, к сожалению, болтают, будто в твоих землях не нашлось ни одной пчелы, способной его опылить. Это огорчает. Ты знаешь, у меня богатые ульи, наверняка там отыщется трудолюбивая пчёлка-красавица, которая сможет пробраться к самому сердцу этого цветка. Как думаешь?

Сорглан изменился в лице, но лишь молча кивнул.

– Во-от. А ещё до меня доходили слухи, что в твоём бергденском доме есть прелестная кошечка, нежная золотая шубка, красоты она необычайной, но с характером. Ни одного кота к себе подпускает. У меня же в доме есть один кот, и тоже золотой шубкой гордится, красивой, пушистой. И коготки у него крепкие, и зубы острые, он сможет и кошечку угостить, и котят её кормить без труда. Может, твоя кошечка как раз моего кота и признает? А? А ещё я слышал про голубку – белые пёрышки из твоей голубятни. Самую быструю на севере. Ни один голубок её догнать не может. А в моей голубятне самые сильные голуби, крылья у них широкие, перья блестящие. Думаю, там найдётся такой голубок, который догонит твою голубку.

Гвеснер смотрел на Сорглана внимательно. Впрочем, графу подсказки были не нужны, он и сам всё понял. Разумеется, все разнообразные брачные ритуалы разных уголков империи были ему досконально известны. Такое должен знать любой политик. Он поджал губы, не зная, как увильнуть от предложенной игры. Это попросту невозможно. Существовала древнейшая традиция, и только в её границах можно было уворачиваться. Граф вспомнил слова дочери «Я не выйду замуж». Бедняга, ей так досталось, и теперь принуждать её? Как же не хочется. Но как можно отказать самому императору?

Канут тоже понял, о чём идет речь, и окаменел лицом.

– Что скажешь, граф?

– Да, повелитель, – медленно ответил Сорглан. – Есть у меня и цветок в саду, и кошечка у печки, и голубка в голубятне.

– Ну вот. Сам знаешь, не дело, если цветок, и кошечка, и голубка останутся без потомства, верно же?

– Верно, государь.

– Так. Но чтоб стало возможно всё, что было оговорено, нам надлежало бы породниться. Так вот, говорят, будто у тебя есть дочь, прекрасная и добродетельная, и будто бы лучше её хозяйки нет, и умна она, говорят, и искусна во всяком женском рукоделии. Верно ли рассказывают?

– Да, государь, есть у меня единственная дочь, что же до её достоинств, то не мне судить.

– Да вот ещё говорят, будто она одинока, будто нет у неё супруга, чтоб любил её и заботился о ней. Верно ли это?

– Верно, государь. Дочь моя не замужем, – медленно проговорил граф и краем глаза глянул на жену. Губы ещё жалобно изогнулись, она с испугом смотрела на правителя. Может быть, она тоже вспомнила слова дочери, а может, просто боялась сейчас с ней разлучаться.