Загадочные края

В здешних местах, как и везде, было принято приводить невест из дальних мест, чужих деревень или даже стран. Здесь видна была забота о свежести крови (любой инцест карался сурово), традиция, уходящая корнями в те времена, когда горизонты на глазах замкнуто живущего рода начинали расширяться, и пришелец из отдаленной деревни уже перестал казаться опасным чужаком. Отошёл в прошлое обычай блюсти в замкнутости своё сообщество, и праздники, собиравшие тех, кто желал повеселиться, со всей округи, стали и возможным местом первых смотрин. Для такой цели дом господина этих земель годился лучше всего.

В горд Сорглана стали съезжаться семьи подвластных ему фермеров (они платили дань, но были лично независимы, считались людьми графа Бергденского и знали, что при необходимости он защитит их силой своего оружия) – те, кто жил поближе или готов был затратить время и силы на путешествие к поместью сюзерена. Это были, как правило, похожие один на другого крепкие дюжие мужики с такими же плотно сбитыми жёнами, способными ворочать тяжесть лишь чуть меньшую, чем их мужья, с выводком сыновей и дочерей и теми работниками, которых считали нужным прихватить. Они привозили с собой остатки зимней дани – мороженое мясо, убоину, изделия своих рук – от тканей и пряжи до деревянных ложек и оружия, откованного либо собственноручно, либо усилиями своих кузнецов. И, конечно, меха. Везли снедь для себя, хотя и знали, что в доме Сорглана они не будут голодать. Везли праздничные одежды и серебряные украшения, а изредка и золото. Приезжали многие, поскольку так и следовало ожидать, что в усадьбе лорда соберётся самое большое общество и будет больше всего веселья. Места хватало всем. Пусть не каждому своему мелкому вассалу лорд мог предоставить отдельные покои, но в большинстве это был народ неприхотливый и охотно поселялся на несколько дней в мастерских и подсобных помещениях. А кто-то квартировал и в ближайших деревнях, в усадьбу приезжал лишь на сами празднования и пиршества.

На Бельтан Алклета пожелала сшить себе какое-нибудь особенное платье, но не из тех, что носили при императорском дворе, а вроде местных деревенских нарядов, какие привыкла носить сама, только украшенное побогаче. Одно платье расшивали цветными нитками в десять пар рук, чтоб успеть, а потом оно было передано Инге – дополнить богатую плотную вышивку ещё и бисером. Хозяйка осталась довольна и пообещала, что будет отпускать Ингу прогуляться, да заодно и освободит от работы на три дня празднования, тем более что срочных дел не было. Девушка сдержанно поблагодарила, хотя на самом деле была очень довольна – хоть какой-то перерыв в изнурительной работе. Изнурительной не потому, что тяжёлой, а потому, что однообразной.

Алклета позвала к себе Ингу с платьем, пожелав, чтоб именно она помогала ей одеваться, но сама не столько любовалась на оконченную работу, сколько поглядывала на мастерицу. Инга чувствовала, что, кажется, чем-то заинтересовала хозяйку. Может быть, с тех пор, как разговаривала с ней с резкостью, непозволительной для невольницы. Может, она беспокоит госпожу, заставляет себя опасаться? Та её выходка осталась без ответа, и прочие рабыни и служанки решили, что Ингрид – любимица госпожи. Но что-то сомнительно. Инга и сама иногда задумывалась, к чему может привести её дурацкая вызывающая выходка.

На обрядовое празднование Бельтана чужачку из другого мира, конечно, не позвали, а в другое место она не пошла и с удовольствием осталась в опустевшем горде прислушиваться к доносящимся издали звукам необычной музыки и голосам. Кажется, там пели.

Все праздники в Империи, особенно на севере – она уже знала – были по сути своей крайне демократичны. Туда допускали всех, даже тех, кто, возможно, не разделял религиозные взгляды хозяев (таких было немного, поскольку в этом мире царили по большей части очень сходные религии), без различия, раб ты или свободный, богатый или бедный. Торжества в сельских областях приурочивались в основном к лунным или годовым изменениям и были плотно завязаны на природном цикле. Да и не странно – люди эти жили землей, и её щедрость определяла всё. Так Бельтан был праздником вступления в новый рабочий год, и грядущее лето надо было должным образом встретить и заклясть на хороший урожай. Это делали, как ни странно, не жрецы или иные священнослужители, а певцы и музыканты.

На её родине – Инга помнила – слову тоже когда-то уделялось важное место в жизни человека, и приписывалась сакральная власть. «Слово есть величайшая власть над судьбой и духом…» – так это понималось в более позднее время. Здесь же, где цивилизация ещё не нанесла налёта критичности и цинизма на традиции и общее миропонимание, слово было для слушающих его ещё более важным, главное, чтоб оно было складно и звучало так, чтоб сжималось в сладкой муке сердце. Здесь тоже верили, что человек – подобие Бога, так что если сказанное или спетое слово трогает душу человека, то разве не тронет оно Божество? А что трогает больше, чем песня, сложенная с вдохновением и искусством? Потому и считали, что те, кто слагает песни, более всех угоден Богам, и именно они должны просить за всех.

Так что на каждый праздник поместья знатных господ, могущих себе позволить собирать на праздник своих вассалов да ещё содержать рядом святилище, стремились заполучить к себе хорошего певца. Угодив хозяевам песнями, музыкант в дни праздника мог рассчитывать не только на щедрое угощение и внимание к своей персоне, но и на солидное денежное вознаграждение, так что этот слой общества, как правило, не бедствовал.

В этот год к Сорглану забрели сразу двое, и в роще, посвящённой Богам, они по очереди просили Всевышних о милости и снисхождении, стараясь, чтоб голоса звучали покрасивее, а музыка – позавлекательней. Потом же, когда все вернулись в усадьбу и заполнили собой огромный пиршественный зал (все ещё и не поместились, так что фермерам победней пришлось устраиваться у костров во дворе, они, правда, не жаловались), певцы принялись забавлять народ песнями другого рода, так что стены и крыша чуть не тряслись от хохота. Развеселившиеся и хмельные мужчины и женщины уплетали угощения, которые готовились тут же на печах и кострах запыхавшимися усталыми служанками, кружками черпали ячменное пиво, обнимались и то и дело вываливались на улицу танцевать под звуки самых нехитрых музыкальных инструментов.

Большую часть прислуги отпустили веселиться, и они затерялись среди самых бедных крестьян Сорглана, не гнушавшихся их обществом. А Инге всё это было малоинтересно. С помощью своей неразговорчивости и мрачности она возвела надёжную преграду между собой и остальными, и отношения с другими девчонками в усадьбе у неё складывались трудно. Или, точнее, никак. А подавляющее большинство людей терпеть не может, когда кто-то выделяется из общей массы. Здесь Ингу многие недолюбливали. А ей было всё равно.

У себя на родине она тоже праздновала Бельтан, хотя там это было сродни требам Богу Огня или чему-то в этом роде. Но следует признать, что в свете религиозной веротерпимости, обвалившейся на родину Инги после долгих десятилетий жестокого преследования абсолютно всех религий, никто там не удивился бы и поклонению, к примеру, духам предков или идолам. Возникали и более сложные смеси взглядов. Неудивительно – людям хочется веровать в существованиие высшей силы, и чем сильнее им мешаешь, тем изобретательнее они настаивают на своём.

Инга сбежала из усадьбы, стараясь не обратить на себя внимания – не потому, что задумала что-то особенное, а по привычке. Не хотелось, чтоб кто-то сбил её настрой.

За месяц она исходила все ближние окрестности и уже знала, что совсем недалеко от поместья, в стороне от троп, ведущих в ближайшие деревни, есть небольшое озеро. Оно настолько мало, что кажется и не озером, а маленьким прудиком, вырытым кем-то неизвестно для чего. Там Инге было уютно. Обрывистые высокие берега постепенно осыпались в воду, так что кое-где образовались подходы к воде, мощные ветви деревьев смыкались над тёмной зеркальной гладью, здесь царили покой и безветрие.