Страница 9 из 43
Он, опять вспомнил всех своих и родную свою маму. Он как ребенок плакал о ней, когда она умерла. Пока не успокоился. И даже сейчас он о ней вспомнил, сидя в этом Ломоносовском городском дурдоме.
Он, почему-то сидя в закрытой своей больничной камере, думал теперь об этом. Да, в общем, здесь было не о чем больше думать. Только теперь о той паршивой езде на электричке и гребанной его работе. Да о семье брате сестре отце и покойной матери.
Андрей опять вспомнил свою в недавнем прошлом работу. И как ездили на работу. Брат и Валентина каждый рабочий день кроме субботы и воскресенья. А Андрей по текущему графику, как и полагается в охране. Сутки через двое, когда и трое.
- Еще эта гребанная власть и страна - Андрей произнес про себя вслух и не заметил этого.
Он, постоянно на эту заезженную тему, разговаривал с родным братом и его подругой, все думать о своей бесполезной в этой стране и при этой халуйской власти жизни. Никому, ненужной, и совершенно, по всем положениям бессмысленной. Порой даже не зная как дальше ему самому жить. Не было своего ни жилья, ни семьи. И жизнь пролетала за годом год. Бесполезно и бессмысленно в том мире, в котором он сейчас жил.
Андрей понял это не его мир. С самого рождения не его. Не его совершенно. Рожденного почти ровно в полночь, своею покойной теперь матерью, которая умерла уже три года назад.
Андрей Сурганов родился без пяти двенадцать, судя по метрикам, которые у него до сих пор хранились положенные с семейными фотографиями в альбом. Его даже, не знали, как записать в больничной список новорожденных. И поставить дату его рождения. Толи пятого, толи шестого по числам Декабря. Остановились на шести. Мама рассказывала ему, как они с отцом везли его первенца в автобусе, боясь не задушить в мороз в пеленках.
Тогда было намного лучше, чем сейчас. Сейчас все уже по-другому. Все рушится и валится в стране и народ умирает пачками и уходит на тот свет.
Как он сюда угодил, он не знал, по какому такому распределению. Но расценивал все это как злую чью-то шутку над ним и его душой. Это не его мир. Его мир был именно тот, что в его снах, и который становился ему все ближе, а этот словно каторга. Изо дня в день одно, и тоже. Как некое рабское тюремное заключение без надежды вырваться. И только собственная смерть могла вырвать его из того мира в котором, он находился в тот окончательно мир, мир его сновидений, где его ждали. Где он ощущал уже себя хозяином и где, он был пока еще только гостем, гостем по ночам.