ДОРОГАМИ БОГОВ

В Велесе-Волосе сконцентрировано все то, что мы видели в родственных ему "чудищах", а точнее, в расселившихся по миру его потомках. Он и чудо-"•вищный змей, и хранитель подземного золота, и слепец, прозревающий на время и убивающий взглядом, и угонщик скота, вечно воюющий с богом-гро-мовником, вечно погибающий от каменных "перунов" и вечно воскресающий для того, чтобы сразиться вновь. Обо всех этих качествах можно прочитать в книге Б. Успенского "Филологические разыскания в области славянских древностей". Обозначить их все в нашей малообъемной работе просто невозможно.

Но перечисленные функции есть подтверждение лишь "братства", то есть, одновременности происхождения Велеса и самых древних "чудищ" других народов. Мы же взялись доказать его "отцовство", найти ту начальную черту образа, которая не проглядывает у других.

Для этого надо внимательнее приглядеться к лесной ипостаси Велеса-Волоса, к Велесу-лешему и Велесу-медведю, хромающему на своей "липовой ноге" в то самое время, когда старуха варит его "мертвую кость". Из всех реконструированных обликов чудовища эти самые древние, первобытные. Вместе с тем именно они наряду с прочими мифореликтами сохранились на русской земле, во многих, областях которой бытовали сказки о борьбе Перуна-Ильи с лешим, с лесовиком – олицетворением сверхъестественных сил чащобы.

Кроме лешего у Велеса есть множество лесных ипостасей – и лихо одноглазое, и оплетай, и прочая нечисть. Но наиболее ярко Велес проявляется в хозяине леса, в том, кого не называли по имени собственному, чтобы не накликать, а говорили про него вскользь, будто бы мимоходом – дескать, тот, кто про мед ведает.

Не сказочные драконы и не трехглазые химеры вселяли ужас в палеолитического и неолитического охотника-собирателя, а вполне реальные косматые, волосатые обитатели чащоб, спящие подолгу в холмах-берлогах, вылезающие оттуда будто из-под земли, из самой преисподней, огромные, свирепые, полуслепые после спячки, раздувающиеся в ярости и поблескивающие отсыревшей и сальной шерстью, дико ревущие на всю округу и потрясающие ревом не столько небеса, сколько сердца людей, несущие смерть или увечье, а позже, когда охотник научился сохранять в загонах добытый им рогатый молодняк, так и ворующие этих "быков и коров". А если мы копнем еще чуть глубже, так натолкнемся на жутких и свирепых пещерных медведей. Вот уж где воистину соединяются все понятия: и "волосатость", и "пещера", и "укрывательство", и "преисподняя" со всеми утащенными в нее "богатствами", и "величина, величие" и пр.

Ни у одного божества-чудища: ни у Валы, ни у Велса, ни у Балора – мы не находим этих нескрытых изначальных медвежьих черт. Если они и есть, то, как мы имели возможность видеть, проявляются так нечетко, что сразу и не выявишь их. Но они есть практически в самом первоначальном виде у Волоса-Велеса, предания о котором передали русским славяне, праславяне, протославяне, получившие их в свою очередь от ранних индоевропейцев и, судя по всему, от тех общностей, которые существовали до них.

Придти откуда-то со стороны окультуренный и опоэтизированный Белее, наверное, и мог бы. Но не быть бы ему тогда народным "кумиром", продержавшимся тысячелетия, так как не было случая в истории, когда не элита, а сам народ, живущий от земли, поклонялся бы привнесенному литературно-эпическому персонажу и уж тем более наделял бы его медвежьими чертами. Нет, Велес – божество исконное, глубоко первобытное, сохраненное в первозданной свежести лишь славянами, причем, – славянами восточными.

Когда мог появиться на свет доисторический Волос, чьим именем было наречено созвездие Плеяд-Волосынь, сулящих своим блеском удачную охоту на медведя? Шесть тысяч лет назад, десять, двадцать? Неизвестно. Может, именно Волос и было то табуированное, неназываемое имя медведя-чудища? Имя единственного по-настоящему опасного для древнего охотника зверя и обожествленного им. Страшны были волк, вепрь, рысь. Но их можно было как-то "обойти". Сами они также не слишком "навязывались", старались избегать человека. Другое дело – медведь – убийца, вор и разоритель бортей. Вспомните совершенно четко прослеживающуюся связь "волосатости" и Валы с пчелами, медом и прочими характерными вещами. Таких совпадений не бывает.

Медведь, как животное всеядное и не боящееся человека, всегда жил по соседству и всегда что-то "умыкал" или же в отсутствие хозяев выгребал их запасы из дома, кладовок, погребов. Тащил медведь все "награбленное" к себе – по крайней мере, так это виделось, да и должно было видеться, людям. Значит, у него были в "берлоге-пещере-преиснодней" поистине накоплены за долгие годы "несметные богатства".

Уволакивал он и людей – это и "смерть", и "Велесовы души". Вот такой складывался в умах образ "пастуха", пасущего в своем "загробном мире" и души людские, и скот.

Большего соперника и противника у человека не было. Волки? Ну, во-первых, волк был в какой-то мере приручен, его потомки уже "служили" собакой у человека. И ему отводились совсем иные роли, о которых мы говорили. В частности, волчьи стаи были объектом подражательства племенной молодежи – "молодых волков-собак". Во-вторых, человек того времени существенно отличался от нынешнего изнеженного и избалованного субъекта. Археологи находят, к примеру, останки загрызенного волками человека – и это не единичный случай, – а вокруг него лежат изуродованные скелеты дюжины волков с

переломами хребтов, свернутыми шеями, разорванными пастями и т. д. Человек мог и умел защищаться.

Развеяны, кстати говоря, и представления о том, что первобытные люди жили до 20-25 лет, – представления, оказавшиеся ложными, но укрепившимися в сознании стереотипами. Уже многие годы выкапывают из земли останки людей шестидесятилетнего возраста и более, выясняется, что выживали даже уроды от рождения или калеки, получавшие увечья. Племя давало им и пропитание, и защиту, не бросало на произвол судьбы, как это представлялось нам ранее.

Но вернемся к нашему "чудовищу". Индоевропейский праязык сохранил название и другого обитателя пещер – пещерного льва. Но это "чудовище", также грозное и вполне могшее послужить прототипом для божества, исчезло из мест обитания предков праиндоевропейцев значительно раньше пещерного да и простого медведя, не оставило следа, а возможно, и совместилось с основным прототипом в сознании.

Этимологизация Волоса дает ответы на многие вопросы. В его имени заключены понятия "смерть" и "волосатость". Ведь над поверженным, мертвым медведем-волосом разыгрывались целые ритуальные представления, участники которых обряжались в шерстистые длинноволосые шкуры с "головой"-капю-шоном. Отзвуки этих ритуалов попали с прародины и в греческие комедии, само название которых означает "медвежья пляска", и в белорусские комоедицы, и в новогодние болгарские "Велесовы празднества". Есть они в самой непосредственной передаче и во всевозможных великоросских ряженьях.

Волхвы в медвежьих шкурах – это жрецы Волоса – медведя в первую очередь. Потом уже слово стало более емким, распространилось и на прислужников иных божеств.

С волхвами и Волосом-Велесом связано и понятие "велеть, повелевать" именно в жреческом значении, то есть, не просто в смысле "приказать", но в большей степени даже "говорить особым образом", на непонятном для большинства "магическом", "ведовском" языке.

Неотделимы от имени Волоса и "валы" как укрытия. Правда, в более поздних легендах повествуется о том, что валы, и, в частности, Змиевы валы, были пропаханы кузнецом, который запряг в плуг змея-чудище и гнал борозду-вал до самого моря, где и утопил своего врага. Но это уже позднее, "змеиное" напластование. А в "вале" мы видим древнее "бол" и индоевропейское *це1-. Такие совмещения очень характерны.

Мы не будем специально вникать во все тонкости и детали длительного процесса слияния двух образов – "медведя" и "змея". Скажем лишь, что этот процесс протекал еще на уровне древних праиндоев-ропейцев: так, следы его заметны в мифологиях почти всех народов индоевропейской языковой семьи. Достаточно поздний герой былин – Волх Всеславьевич, например, при всей его, судя по имени, вполне однозначной связи с медведем-волосом или его жрецами, был по былине сыном Змея.