С тобой навеки

Я издаю хрюкающий смешок.

— Вау. Когда напьёшься, ты тоже такой забавный?

— Неа. Я просто становлюсь очень тихим.

— Как будто обычно ты не тихий.

— Ещё тише, — серьёзно отвечает он. — Как мышка.

Я смотрю на него и сдерживаю смешок.

— Ну не знаю. Готова поспорить, что если бы я поставила тебя перед мишенью для дартса после того, как ты выпил несколько бутылок пива, ты бы сделался немножко шумным. Ты похож на любителя дартса.

Он улыбается, и это сокрушительное трио: белые зубы, вытянутые ямочки на щеках и — грандиозный финал — сморщенный нос. Моё сердце запинается как мотор, который вот-вот заглохнет.

— Когда приедешь на День Благодарения, узнаешь, — отвечает он. — У нас есть дартс в подвале. Ох бл*дь, да, — он стискивает моё бедро, когда я провожу основаниями своих ладоней до мышц его задницы. — Сделай так ещё раз. Это было очень приятно.

Мне требуется вся моя сила воли, чтобы не рухнуть и не капитулировать, потому что я нереально возбуждена и в то же время вот-вот расхохочусь, массируя задницу Акселя и сидя верхом на его голове, пока он стонет подо мной. Это вообще ни разу не секс, хотя мы оба этого хотим. Это идеально описывает всю суть наших отношений.

— Да, — с придыханием произносит он, крепче сжимая моё бедро. — Бл*дь, как же больно. Но в хорошем смысле больно. Не останавливайся.

— Если бы когда я только приехала сюда, ты бы сказал мне, что я через несколько недель выйду за тебя замуж, оседлаю твоё лицо и буду мять твою задницу, пока ты говоришь мне, что тебе «в хорошем смысле больно», я бы ржала аж до слёз.

Аксель стонет.

— Вот погоди, пока меня не отпустит релаксант. Ты ещё как оседлаешь моё лицо. И ты не будешь смеяться.

— Ловлю тебя на слове, — я продолжаю массаж, глубоко разминая напряжённые мышцы. Я слышу, как его дыхание становится более ровным, а стоны — более редкими.

— Немножко получше? — спрашиваю я.

Он что-то мямлит. Его глаза закрыты, отсветы пламени пляшут на его коже, на длинных мышцах плеч и спины. Я аккуратно отодвигаюсь и сажусь рядом, убирая его волосы от лица, позволяя себе мягко погладить его бороду. Мне надо в туалет, а потом я планирую обосноваться на диване, где я буду поблизости и смогу хотя бы видеть гирлянду в палатке. Я не буду спать рядом с ним, когда он в отключке, и мы не обсудили места для сна. Но прежде чем я успеваю хоть выбраться из палатки, его ладонь выстреливает вперёд и обхватывает моё запястье.

— Иди сюда, — тихо говорит он.

Я колеблюсь.

— Аксель, тебе нужно просто поспать…

— Именно поэтому я хочу, чтобы ты подвинулась сюда, — его глаза открыты и удерживают мой взгляд.

— Всего на несколько минут, — говорю я ему.

Он прищуривается, но ничего не говорит.

Я осторожно опускаюсь на спальный мешок рядом с ним. Аксель приподнимает свою руку ровно настолько, чтобы обнять меня за талию. Он подтягивает меня поближе, затем утыкается носом в мои волосы и вдыхает.

И именно так он засыпает, крепко обнимая меня, и моё имя срывается с его губ тихим, бездыханным звуком.

Глава 26. Аксель

Плейлист: Moses Sumney, Sufjan Stevens — Make Out in My Car

Я просыпаюсь, когда лишь едва-едва светлеет. Палатка всё ещё открыта, Гарри прямо в поле моего зрения, вырубился перед угасающим огнём.

Я медленно поднимаюсь на четвереньки и вздрагиваю из-за своей спины. Состояние до сих пор весьма плохое. Не такое плохое, как вчера вечером, но определённо не хорошее. Наклонившись, я выглядываю ровно настолько, чтобы увидеть Руни, свернувшуюся на диване и натянувшую одеяло до подбородка. Она выглядит такой маленькой и замёрзшей, и от этого в моей груди ревёт желание защитить.

— Руни, — зову я. Мой голос звучит хрипло и низко, как и всегда по утрам.

Её глаза медленно открываются, и Иисусе, это потрясающе — как первый клочок голубого неба, проглянувший после нескольких пасмурных дней. Её глаза останавливаются на мне, и лицо согревает медленная улыбка.

— Привет, — тихо говорит она.

— Подойдёшь сюда? — если бы у меня ещё была гордость, ей грозила бы нешуточная опасность, но её уже не осталось. Она видела, как я грохнулся на пол, а потом полз на корточках из-за повреждённой спины. А потом я Бог весть что наболтал под мышечным релаксантом — эти штуки заставляют меня полностью утратить фильтр между мозгом и языком. Она по сути видела меня в моём худшем состоянии.

Сев, Руни потягивается, и у неё вырывается крошечный писк, заставляющий мир засиять нежно-розовым — яркое пятно цвета в момент рассвета, оттенок румянца на её щеках. Я откидываюсь обратно вглубь палатки и жду её. Я слышу, как она шуршит снаружи, разговаривает со Скуггой, о прибытии которой сообщает позвякивание её игрушки-шарика. Я вижу, как в камин падает новое полено, как рука создаёт достаточно движения воздуха, чтобы уговорить тлеющие угольки вновь заняться маленьким пламенем. Затем в проёме палатки появляется улыбающаяся Руни, идеальная как картина.

Моё сердце сжимается.

— Привет, — повторяет она, забираясь внутрь. Затем протягивает мне нечто маленькое и белое.

— Я принимаю мышечные релаксанты исключительно от боли, Руни. Более сильные штуки меня не интересуют.

Она смеётся.

— Это мятная конфетка, дурачок.

— Аа, — я открываю рот, и она аккуратно кладёт её мне на язык, затем закидывает вторую себе в рот. — Срань Господня, какая ядрёная.

— Я постоянно жую их на занятиях, — выражение её лица слегка меркнет, пока она смотрит на меня, свернувшись на боку и подложив ладони под щёку. — Кстати, о занятиях… Можно кое-что у тебя спросить?

— Конечно.

— Как ты понял, что ты хочешь стать художником? В смысле, чтобы это было твоей работой?

Я аккуратно тоже опускаюсь на бок, лицом к ней.

— Это единственное, в чём я был весьма хорош и чем наслаждался достаточно сильно, чтобы мог представить это в качестве своей работы. Как только я понял, что мои работы могут продаваться, я занялся этим. Подумал, что если не получится, то всегда могу заняться строительными работами с Парком и Беннетом, но пока что не пришлось. А как это связано со Стэнфордом?

Она вздыхает, и её взгляд скользит мимо моего плеча туда, где сквозь палатку пробиваются первые лучи рассвета.

— Я не знаю, что делать с юрфаком.

Я смотрю на нее, на её светлые волосы, распушившиеся и слегка напоминающие птичье гнездо, на складку от подушки на щеке. Я прослеживаю эту линию до её подбородка.

— А что ощущается правильным?

— Не знаю, — тихо говорит она. — Поэтому всё так сложно. Я не знаю… а обычно я всегда знаю. Иногда я говорю себе, что вернувшись, могу попытаться делать всё более здраво, более сбалансированно. В другие разы я твержу себе, что мне лучше двинуться дальше и выбрать что-то, более совместимое с моими проблемами со здоровьем, что-то удалённое или с гибким графиком, который можно подстроить под периоды, когда я дома и застряла в туалете.

— Ты разберёшься, — тихо говорю я ей. — Знаю, это сложно, потому что ты хочешь чувствовать уверенность в своём выборе, но может, это одна из тех вещей, которые надо выяснить научным путём — путём проб и ошибок, — на ум приходят слова Вигго, и я повторяю их руки. — Ты не узнаешь, пока не попробуешь.