Мальчики

Когда в коридоре под лестницей, где кабинет трудов, стали по-настоящему драться на кулаках (стыкАться), то Жарик вошел и в тройку самых сильных пацанов всей школы в своей возрастной категории. Отблеск его славы коснулся меня, и уж никто из ровесников не смел шакалить у меня деньги, я же мог себе это позволить почти без риска.

Роли в новом коллективе распределялись примерно так же, как в стае собак. Жарик никого не избивал, но было понятно, что он может это сделать. Он, помимо всего прочего, был деревенский, то есть, более вольный и удалой, чем городские мальчики. Кое-кто считал, что силой ему не уступает Назарик, который практически не стыкался, зато имел аж трех старших братьев – лихих наездников на велосипедах.

Enfant terrible и посмешищем девочек нашего класса был Таран – сын учительницы. Таран был нестерпимо боек и шумлив, хотя и соперничал со мною интеллектом. Он был весьма начитан, мечтал сначала быть космонавтом, а потом собаководом. Он ходил в короткой суконной курточке с золотыми пуговицами, придававшей ему матросский вид, носил скобки для исправления прикуса и испытывал по этому поводу душевные страдания.

Другой причиной его моральных мук была оригинальная фамилия.

Естественно, что это дразнили Таранкой, Тарантулом, а иногда обзывали хохлом. (Его родители были выходцы из кубанских казаков.)

Однажды, прогуливаясь с Тараном между сараев, мы увидели изображенную мелом на стене рыбу. Я предположил, что это карп, символизирующий живущего поблизости восьмиклассника Карпова. На что мой друг с болью возразил:

– А может, таранка?

Удивительной особенностью Тарана, лет до одиннадцати, было то, что он, едва увидев где-нибудь кусок мела, тут же хватал его и пожирал с громким хрустом. Так что, если его вызывали к доске и учительница отворачивалась хоть на мгновение, мел исчезал, а на губах Тарана пенились белые пузыри. После чего его посылали к ворчливой техничке за новой порцией, как козла за капустой.

"Таран-дурак" – так звучала отповедь, которой девочки отвечали на его наскоки. А надобно заметить, что наскоки эти не всегда завершались в пользу Тарана, потому что иные девочки в нашем классе были выше и мощнее нас. Обладательница самых мощных ляжек, Дронова, однажды ударом сбила Тарана с ног, и он отлетел метра на три по проходу между партами.

Таран предложил мне дружбу первого сентября, когда мы сажали деревца у школьной ограды. Мы и сели с ним за одну парту, предпоследнюю у окна. Но Таран так бесновался, так плохо на меня влиял, что меня пришлось пересадить на первую парту в среднем ряду, а со мной поселить Жарика, чтобы я влиял на него хорошо.

С пятого класса, когда началась кабинетная система, а вместо одной домашней Олимпиады Тихоновны у нас появилось много учителей по разным предметам, места перестали быть фиксированными. Мы нередко снова оказывались вместе с Тараном на задних партах, где можно было списывать, играть в "крестики-нолики", "балду" и "морской бой". А также незаметно смотреть на ноги Опариной в томительной надежде, что она сверкнет трусами.

В нашем классе был единственный спортсмен – очень легкий, сухой и немного картавый атлет по прозвищу Грек. Он перешел вместе со мною из старой школы, где не очень-то запомнился. А здесь мы подружились благодаря его оригинальности и галантности, что ли. Когда девки нашли в моей папке (модном дерматиновом портфеле на молнии без ручки) альбом по эпохе Возрождения с обнаженной золотистой Венерой

Джорджоне и разгалделись, что у меня "голая баба", Грек был возмущен и обозвал их тупицами, которые "ни хгена не понимают".

Фамилия Грека была Горчаков. Когда об этом узнала наша временная учительница литературы, она спросила, известно ли Володе, что у него аристократическая фамилия. Но это не произвело особого впечатления.

Горчаков для нас была такая же обычная фамилия, как и Гагарин. В князья никто не рвался.

Как в любом детском сообществе, у нас был свой козел отпущения,

Гудя. Вина его состояла в том, что он сочинял стихи и, к восторгу

Олимпиады Тихоновны, зачитывал их вслух перед хихикающим классом. К тому же он, о позор, провожал после школы девочку и нес её портфель.

Гуде инкриминировали не только то, что он девчатник и подлиза, но и то, что он якобы кого-то в чем-то выдал. Его целой стаей подстерегали перед выходом из школы, а он сидел в классе до темна и боялся выйти. В школьном коридоре, во дворе, в парке во время

"Зарницы" Гудю лупили все, кто хотел доказать свою смелость, а он не отвечал.

В школе, как правило, бьют по лицу одних и тех же. И они редко отвечают. Да и вообще, так называемые драки это почти всегда одностороннее избиение того, кого ударили первым.

Четвертый класс в новой школе был солнечный и теплый, как тот день первого сентября, когда мы с Тараном сажали кусты. После старой школы с занятиями в три смены и зверски справедливой Марьей

Петровной быть отличником у шумливой, отходчивой Олимпиады Тихоновны было сплошное удовольствие. К тому же, вместе с Греком и Тараном, я был впервые серьезно влюблен в античную красавицу в красных колготках – Ишутину из вагончика.

Таран, на мой взгляд, был слишком инфантилен, чтобы иметь успех, но порою мне казалось, что Ишутина предпочитает элегантного Грека.

Муки сомнений сменялись иллюзорными достижениями. Однажды, например, я встал на сиденье парты, чтобы рассмотреть новую стенгазету, а

Ишутина встала рядом со мною, что якобы свидетельствовало о взаимности.

Для того, чтобы покорить сердце Ишутиной, я тщился придать себе сходство с испанским певцом Рафаэлем из фильма "Пусть говорят", насколько это возможно в наших условиях. Вопреки окружающей отсталости, мне удалось отпустить челку до глаз, и я укладывал её немного вбок. Дабы приучить пушистые волосы к правильному положению, как на фотографии Рафаэля в журнале "Советский экран", мама вечерами закалывала мне челку девчьей заколкой, но стоило заколку вынуть, как волосы рассыпались. Хорошо ещё, что меня, как Тарана, не оболванивали под полубокс, оставляя одну колючую полянку на макушке.