Мальчики

На прогулках мальчики играли в войнушку. Мы разбивались на две армии: немцев и русских, красных и белых, богатырей и псов-рыцарей – в зависимости от последнего фильма, строили две снежные крепости и нападали друг на друга. Сначала в нашей с Сидором армии было значительное численное преимущество, потому что мы были русские и красные. Но скоро авторитарный Сидор распугал бойцов, и они стали перебегать к фашистам. Наконец, последний наш рядовой признался, что остается за нас только из-за меня, потому что я добрый, а Сидор злой. И дезертировал после очередного пинка. Мы остались вдвоем, но все равно побеждали, потому что Сидор расшвыривал белогвардейцев как медведь собак.

Во время тихого часа некоторые мальчики показывали девочкам глупости. Один извращенец даже поцеловал девочку в щеку и потом с каким-то гадким смаком рассказывал:

– Я её поцеловал, а она мне дала пощечину. Проститутка.

Мама этого мальчика пила водку с мужчинами, пока он гулял во дворе. Воспитательницы считали его очень красивым, но избалованным, он часто бился в истерике и обзывал их непонятным словом

"проститутка", напоминающим толстую птицу.

За подобные проступки мальчиков ставили в угол в одних трусах.

Однажды и я оказался в углу за то, что переговаривался с девочкой с соседней раскладушки. Я стоял в каморке воспитательницы, получал нотацию и выламывал себе пальцы, чтобы сделать ещё хуже.

– Ты же себе так пальцы сломаешь! – удивилась воспитательница и оставила меня одного.

Я подошел к окну и горько задумался, разглядывая брызги белой краски на стекле – черные против света. Недавно по телевизору показывали довоенный фильм о шахтерах, в котором один гад с искривленным лицом вурдалака прикидывался хорошим, а сам по ночам ломал крепи и устраивал аварии, пока его не разоблачили. Там на шахте угольной паренька приметили. Это был ВРЕДИТЕЛЬ.

Взрослые объясняли, что вредителями раньше называли таких людей, которые притворялись своими, а сами исподтишка делали все назло и ломали. И в детском комбинате воспитательница иногда говорила плохим мальчикам:

– Прямо вредитель какой-то!

Я решил стать вредителем и вертел закрашенный белой краской шпингалет на окне до тех пор, пока из него не вылетел винт.

В детском саду мы ели клейкую кашу, пили кисель и глотали тошнотворный рыбий жир, который считался необходимым для здоровья.

На занятиях мы парами рассаживались за столики, валяли котяшки из пластилина, клеили аппликации из бархатной бумаги и размазывали краски по бумаге жесткими кисточками.

На стене нашей группы висел портрет Хрущева в светлом пиджаке с ясной звездой, который заменили портретами трех человек в темном, одного из которых звали, если не ошибаюсь, Подгорный. Взрослые говорили: "Подгорный, Подгорный!" Очевидно, он им нравился более прочих.

Самым актуальным разговором среди мальчиков был спор, чей отец сильнее.

– Мой батя сильнее твоего, – говорил один мальчик.

– А мой ещё сильнее, когда пьяный, – возражал другой, и это утверждение не оспаривалось.

Было слишком очевидно, что пьяный всегда сильнее трезвого.

В детском саду заставляли ходить в матерчатых тапочках, как у покойников, коротких штанах и коричневых чулках на порнографическом поясе. Никто не любил детский сад, и все мечтали поскорее перейти из младшей группы в среднюю, старшую и подготовительную. А затем пойти в школу, где нет тихого часа.

Что могло быть ужаснее этой обязанности целый час днем лежать без движения на раскладушке, молчать и притворяться спящим? Именно это обязанность снится мне по ночам. Только сплю я на работе, а рядом лежат девушки, к которым можно переползти.

Я немного опередил Сидора при появлении на свет, зато он раньше познал женщину. Ну, как женщину, Шуру из моего класса.

Шура была не очень опрятная, черномазенькая девочка с веснушками и туго зачесанными жирноватыми волосами. Несмотря на сообразительность, училась она неважно. Бойкая и общительная, она иногда шокировала класс базарными повадками. Она была, что называется, психованная. "Он слабый, но психованный, лучше с ним не связываться". Иначе говоря, если её задеть, она могла устроить матерную истерику даже учительнице.

В общей табели о рангах Шура занимала промежуточное положение между презренной Салой (Сала-дура) и желанной Опариной. Однажды Шура вызвала Опарину на поединок из-за популярного Сидора и, что называется, повыдергала ей волосянки. Эта потасовка была гораздо противнее любой мужской драки.

Не могло быть и речи о том, чтобы влюбиться в Шуру. Но она ходила в такой же короткой юбке, как Опарина, и ноги у неё были такие же узенькие и стройные. Только у Опариной они были с манящим разводом вверху.

Среди моих ровесников ещё никто не пробовал половой жизни, что бы они там ни болтали. Но для Шуры даже Сидор оказался не первым. До него, как минимум, был элегантный Володя Дубинин из деревни

Волохово. А ещё глубже наступали какие-то дремучие инцестуальные тайны, о которых можно было только догадываться.

И во время бурного романа с Сидором, и после него Шура была на редкость ветрена. Летом, когда мы ходили купаться на глиняный карьер за Третий Мост, Шура подбежала ко мне мокренькая и стала делиться впечатлениями. Когда она плавала на автомобильном баллоне, к ней поднырнул один деревенский. Он обхватил её сзади, стал тереться, и она почувствовала, как у него встает.

– Так приятно было, – призналась Шура.

В другой раз, уже в старших классах, она подсела за мою парту и стала нашептывать, как подружке, о вчерашней гулянке с курсантами.

Один из курсантов залез на неё и так долго не слезал, что она чуть не померла.

– Даром что молодой, – хихикала Шура.

Зимой, когда я, Сидор и ещё кто-то гуляли в парке и катались с деревянной горы, Шура стала допытываться: правда ли, что у мужчин с длинными носами и другой орган соответствующей длины. Мне, как обладателю довольно длинного носа, было бы глупо это отрицать. Тогда

Шура предложила уединиться за горку и убедиться в этом, так сказать, собственноручно.

Мы отошли в сторонку от Сидора, слишком увлеченного молодечеством, и я расстегнул курточку. Я был взволнован, несмотря на шуточный характер происходящего. Но тут случилось нечто весьма неприятное. Молния на моих джинсах была поломана, и я вышел на прогулку с ширинкой, заколотой булавкой. Шура полезла туда рукой, булавка расстегнулась и впилась в самую мякоть. В надменный член, которым бес грешил. Раздался вопль, страсть моя мигом опала.