Страница 54 из 58
Родителей мы быстро уговорили. Сказали, что надо вместе уроки учить, чтобы получить пятерки по литературе. А родителям, известно, только пятерку пообещай — что хочешь разрешат…
Постелили мне на полу. Лег я и стал глядеть в потолок. А по потолку тени ползали: должно быть, на улице гулял ветер, фонари качал. Петька уже храпел давно, а я все лежал с открытыми глазами и завидовал ему, зубрящему во сне свою очередную поэму. Потом догадался, подтянул свой матрасик к самой его кровати и скоро уснул. Во сне я стоял у доски и рассказывал какую-то сложнющую теорему. А учитель по математике — наша самая страшная гроза — стоял и улыбался.
Вдруг на задней парте кто-то тоскливо завыл. Я хотел проснуться и встать, но почувствовал, что меня держат за трусы. Тут мне стало совсем страшно. Дернулся я, ударился обо что-то головой. И вдруг кто-то ка-ак прыгнет на меня сверху, ка-ак закричит диким голосом…
Тут зажегся свет. В дверях стоял Петькин отец. А мы с Петькой барахтались на полу и кричали со страху. Оказалось, что это я во сне скатился под кровать и зацепился там за гвоздь. Оказалось, что Петька, услышав, что под кроватью кто-то возится, с испугу свалился на пол. А выл это соседский щенок, которого ночью выгнали на балкон. Одним словом, все было ясно, понятно и смешно.
На другой день мы дружно посмеялись над этим ночным происшествием. Но смеялись мы только до урока математики. Выйдя к доске, я вдруг совершенно ясно вспомнил свой сон и начал исписывать доску тригонометрическими знаками.
— Это же из программы девятого класса! — удивился учитель.
Он взял меня за руку и повел в учительскую.
После этого моего триумфа вся школа потеряла покой. На переменах только и разговоров было, что о «вундеркиндах» из 5-го «В». С других этажей приходили смотреть на нас. Как на артистов.
Потом к Петьке стал проситься Коля Еремеев. Но прежде чем удалось еще раз уговорить родителей, мы сделали открытие. Случайно узнали, что «волшебные сны» можно видеть не только в Петькиной комнате, но и по другую сторону стены, на улице, и не только ночью, но и вечером, если задремать.
Мы вкопали в том месте скамеечку и допоздна стали просиживать на ней с закрытыми глазами.
Сны наши были как кино. Даже интереснее. Потому что кино быстро забывается, а сны помнились целый день во всех подробностях. Мы рассказывали их и друг другу, и приятелям в школе, кому можно было доверять. Жаль только, что пятерки нам уже не ставили. Учителя, прежде говорившие: «интересно», стали говорить: «подозрительно». И требовали ответов на заданные уроки. А уроки нам почему-то не снились.
Так продолжалось месяца два. Однажды мы, как всегда, сидели на своей скамейке и спорили о причинах странных снов.
— Дом у нас старый, — говорил Петька. — А в старых домах привидения водятся. Когда я был маленький, мне бабушка такое рассказывала!..
— Заколдованный дом! — прошептал Коля Еремеев.
А Ваня, который ничего не представлял себе без загадок космоса, стоял на своем:
— Это космические лучи. Кто-то с другой звезды внушает нам свои мысли.
— Откуда же они знают про «Евгения Онегина»?
— А может, они тебе только помогли вспомнить.
— Было бы чего вспоминать. Я этого «Евгения» и не читал ни разу.
— А может, отец читал? — сказал кто-то над нами.
Мы чуть со скамейки не попадали. Рядом стоял высокий дядя в плаще и шляпе.
Первым опомнился Петька.
— При чем тут отец? — сказал он.
— Вот тебе раз! Ты же сын своего отца.
— Дяденька, — сердито сказал Ваня. — Вы ведь не знаете, о чем мы говорим.
— Подумаешь — тайна. Вы разговариваете об обучении во сне.
Мы рты поразевали от удивления.
— А вы кто? — наконец спросил Ваня.
— Гражданин, как и вы. Живу во-он в том доме. Видите крышу?
Ваня безнадежно махнул рукой. Но и это незнакомый дядя понял так, будто неделю невидимо сидел рядом с нами.
— Могу утешить. Вы не одни мучаетесь. Мне тоже эти сны не дают покоя.
— Ка-акие сны?! — чуть не хором воскликнули мы.
— Эти самые. Вы только любуетесь ими, а мне еще приходится разбираться в их природе. Понимаете, какая штука? Замечено, что под воздействием определенных излучений в человеческом мозгу просыпаются какие-то неведомые центры памяти. Происходит это во сне…
— Во сне просыпаются? — спросил Колька Еремеев. Я дернул его за рукав, Петька наступил на ногу, а Ваня толкнул в бок. Чтобы не мешал слушать.
— Ну а что видите вы во сне?
Тут уж таиться было ни к чему, и мы, перебивая друг друга, рассказали все.
— Интересно, интересно, — говорил незнакомый дядя.
А когда мы все высказались, он встал и собрался уходить.
Должно быть, на наших физиономиях выразилось что-то этакое. Потому что он снова сел рядом с нами.
— Вы хотите спросить, что это такое? Не знаю, ребятки. Да и никто, думаю, не знает. Ясно только, что это память.
— А Петька никогда не читал «Евгения Онегина», а вспомнил. Как он мог вспомнить, чего не читал?
— Вероятно, отец читал или дедушка. Говорят же — весь в отца. Если наследуется внешность, разные физиологические особенности, почему же не быть наследственной памяти? Почему бы детям не перенимать знания и опыт родителей? Такая память, похоже, существует в каждом из нас. Только не может вспомниться.
— Во была бы жизнь! — заволновался Коля Еремеев. — Учиться не надо, ведь папка все проходил уже.
Мы поглядели на Кольку с завистью: его отец был кандидатом наук.
— Все пройти нельзя. Может, учиться тогда пришлось бы еще больше. Только не с первого класса, а, скажем, сразу с института.
— Все равно легче.
— Легче ли? Ведь тогда непременно надо будет только на пятерки учиться. Ибо ваши знания станут реальным наследством, они перейдут к вашим детям.
— Лет через сто это какие же головы у людей будут?!
— Наверное, такие же. Речь идет не о том, чтобы все всегда помнить, а чтобы, когда понадобится, вызывать в памяти нужные знания. Будут люди ходить с какими-нибудь аппаратиками. Нажал нужную кнопку — и все вспомнил.
— Как электронная машина?
— Вот-вот. Только запоминающее устройство — твоя голова. А в руках — пульт управления. Улавливаете идею? Ведь что такое мозг? Это миллиарды нервных клеток, миллиарды и миллиарды связей между ними. Вероятно, никогда не удастся создать электронную машину, подобную мозгу. Вот мы и подумали: а зачем ее создавать, когда она уже создана? У каждого своя. Надо только научиться управлять ею…
Он щелкнул Ваню по лбу. А Ваня даже не отодвинулся, смотрел на дядьку круглыми глазами, стараясь что-то понять.
— А чего же память? — спросил он.
— Скажи-ка, что ты проходил в прошлом году?
— Вона! Разве я помню?
— Помнишь. Все, что читал или видел когда-нибудь, навсегда остается в голове.
Мы засмеялись: взрослый человек, а не понимает. Даже учительница говорит, что у нас в одно ухо влетает, а из другого вылетает.
— Ничего не забывается, — сказал он. — И вы сами в этом убедились. Мы работали с нашими излучениями во-он там. Видно, один лучик пробился, дошел до вашего дома. Он-то и заставил вас вспомнить то, что когда-то проходили ваши отцы…
Дядька начал говорить о каких-то сложностях, которые при этом возникают, о переизбытке информации, о самозащите мыслящих систем от информационного взрыва, о том, что, может быть, невозможность в обычных условиях пробудить память предков и есть результат такой самозащиты…
Но эти рассуждения мы плохо поняли. Мы мечтали о возможностях, которые открылись бы перед нами, будь у нас такой аппаратик, чтобы вспоминать все. И за папу, и за маму, и за дедушку. Чем больше они проходили, тем больше мы помним и знаем…
— А у меня деда на фронте убило, — сказал Ваня грустно.
И нам стало очень жаль Ваню. Мы вдруг заметили, что уже поздно и дома нам здорово влетит. Для памяти…
Но на другой день после уроков мы снова сидели на своей скамейке, ждали этого дяденьку. А он не пришел. И волшебные сны все пропали. И на скамье, и даже в Петькиной комнате снилась теперь всякая чепуха, которую ни запомнить, ни понять.