Страница 23 из 25
Во-первых, здесь почти невозможно было лгать. А многие писатели планеты привыкли лгать на бумаге и уже не могли творить искренне.
Во-вторых, здесь требовался громадный запас нерастраченной энергии, свежих чувств. Не все им обладали.
Получилось так, что коробочки эмоциональной памяти постепенно произвели своеобразный отсев в литературе планеты. И результаты этого отсева были неожиданными. Многие признанные авторитеты потеряли свою славу. Коробочки не позволяли им лгать — ложь становилась слишком очевидной. Слишком явным делался разрыв между тем, что эти люди думали на самом деле, и тем, что они хотели сказать.
Многие из прежних знаменитостей обнаружили своё эмоциональное бессилие, опустошённость своей души, неспособность к сильным, ярким, искренним чувствам. Раньше им удавалось скрывать это за умелой вязью слов. Коробочки эмоциональной памяти вывели их на чистую воду.
Зато стало известным, знаменитым целое поколение молодых писателей, которые имели что сказать людям, у которых были цельные натуры, сильные, нерастраченные чувства. И в одном ряду с этими молодыми писателями оказались лучшие, честнейшие писатели старших поколений — те, кто никогда не лгал в своих книгах.
Однако вскоре литература как самостоятельная область человеческой деятельности стала постепенно умирать на планете Гао. Коробочки эмоциональной памяти сделали литературное творчество доступным миллионам людей.
Чтобы создать литературную запись, уже не требовалось мастерство, накопленное годами, не требовалась длительная, упорная работа. Достаточно было иметь запас ярких впечатлений, интересные мысли, свежие, искренние чувства.
Всё больше и больше непрофессионалов давали планете интереснейшие записи. Волнами прошли увлечения записями путешественников, космонавтов, политических деятелей, учёных.
Для политических деятелей создание записей эмоциональной памяти со временем стало, по существу, обязательным. Оно было как бы постоянной проверкой правдивости их мыслей, чистоты и искренности их чувств; человек, не сумевший в течение пяти-шести лет создать ни одной интересной обществу записи, терял моральный авторитет руководителя и вынужден был искать себе другое занятие.
Дольше всего удерживались книги в научной и технической литературе. Но постепенно коробочки и здесь вытеснили их, потому что с годами совершенствовались и разнообразились и сами коробочки и методы записи и воспроизведения.
Долго шли на планете споры о том, как быть с литературным наследием прошлого, — переводить его в коробочки или оставлять только в книгах.
Но, пока специалисты спорили, жизнь сама решила эту проблему. Появились первые, сначала пробные эмоциональные переводы лучших старых произведений. Они прошли испытание временем, и всякие споры прекратились. Началась длительная работа по переводу всего лучшего из старых книг в коробочки эмоциональной памяти. Этим занимались все настоящие писатели, и много лет этот перевод считался самостоятельным и очень важным видом трудовой деятельности.
Потом он был закончен, и именно после этого книги окончательно ушли в прошлое.
...Мы слушали Корнелию молча. Мы не перебивали её ни своими соображениями, ни своими вопросами. Это был один из самых интересных её рассказов, и нам всё было понятно в нём.
Многие могут сказать, что это чепуха (и это легче всего сказать!), но мне всё-таки кажется, что существуют биопсихологические законы, определяющие, кому и кого любить. Люди ещё не знают этих законов и, наверно, поэтому так часто несчастны в любви. Даже самые хорошие люди... Когда-нибудь люди постигнут эти биологические законы, так же как они постигают постепенно все другие законы природы. И, может быть, тогда не будет на земле несчастных браков, разбитых жизней, брошенных отцами детей.
Мне повезло. Слепая игра судьбы забросила ко мне из невероятно далёкого прошлого девушку, которая одна только, изо всех женщин на свете, могла стать такой женой, какая мне нужна. И в этой невероятной, редчайшей случайности мне видится проявление великих и мудрых биологических законов.
Если говорить откровенно, мне долго мешало то, что у Корнелии в тумбочке стоит белый передатчик. Я никогда не говорил ей об этом. Но Корнелия ведь умница. Она и сама это понимала.
Как-то мы с ней поссорились. Из-за совершенного пустяка. Из-за того, как назвать своего будущего сына или свою будущую дочь. Нам ещё рано было спорить об этом. Но мы всё-таки заспорили и даже поссорились. Это было очень странно. Мы раньше не ссорились с ней...
И тогда она встала с дивана и сказала:
— Я знаю, почему ты злой.
— Я вовсе не злой, — возразил я. — Просто мне кажется, что ребёнку, родившемуся в России, лучше иметь русское имя, а не древнеримское,
— Счастье людей зависит не от имени, — сказала Корнелия. — Ты станешь добрым и поймёшь это.
Она подошла к тумбочке, достала свой ящичек, спустила футляр, вынула четыре белых уголка с усыпляющими лучами и снова закрыла его. У нас в кухне топилась печь — большая шведская печка, которая обогревала весь дом. Корнелия раскрыла печку и швырнула ящичек туда. Она сделала это очень быстро, и я на какое-то мгновение замер на месте — настолько это было неожиданно. Потом сообразил, что белому ящичку можно найти более правильное применение, что он может быть интересен нашим техникам и учёным.
Я кинулся к печке, распахнул дверцу и кочергой вытолкнул ящичек из огня на пол. Прошла всего какая-то секунда, но передатчик уже горел, и мне пришлось залить его водой.
К счастью, всё произошло очень быстро, и прогорел только футляр.
— Зачем ты сделала это? — спросил я.
— Чтобы ты не злился. Чтобы ты не думал, будто я берегу путь для отступления.
Я подошёл к Корнелии, обнял её.
— Чудачка. Я ведь верю тебе.
Она расплакалась.
— Я хочу... — говорила она сквозь слёзы, — чтобы ты... перестал считать меня... человеком с другой планеты. Я хочу быть... для тебя... совсем своей... совсем земной... Между нами... всё время... стоит что-то... космическое...
Я успокаивал её, как мог. Обгоревший передатчик я унёс обратно в её комнату.