Атем

• 2.3 • Университет. Шекспир и Ницше

21

В крайне вежливой манере, сопровождая свои слова изящными жестами, подобно дирижёру оркестра, Дэниэль, указывая на полки стеллажей, объясняла какой-то девушке, как той найти нужную книгу. А я стоял у окна и зачарованно наблюдал за утончённым языком её тела, ловя каждое движение. Но вот студентка исчезла, скрывшись за стеной стеллажей, и взгляд Дэниэль встретился с моим. Она улыбнулась и, подняв ладошку, стала перебирать кончиками пальцев в воздухе, точно играя на воображаемом фортепиано. Клянусь, я слышал музыку! Будто сам Берлиоз и Дебюсси вдруг встретились в небесах над Парижем лишь ради этого одного события — написать для неё ноты мелодии приветствия — mélodie d'accueil. Несомненно, немецкая строгая прямота лишена той лёгкой грации, присущей аристократичным французам.

— Rebonjour, — поздоровался я по всем правилам французского этикета, обязывающим добавлять приставку «re», если ты встречаешь человека второй раз за день.

— Как ты здесь оказался? — улыбнувшись, задала она наиболее очевидный вопрос и отчего-то вдруг смутилась собственных эмоций.

— В общем-то, всему виной профессор Краус с его иронией, — слукавил я и красочно описал свой путь до библиотеки.

— Получается, тебя вынудили лекция и самовнушение? — насмешливо хмыкнула она, явно дразня меня.

— Дэни! Еда! — прозвеневший за её спиной звучный девичий голос застал Дэниэль врасплох, заставив вздрогнуть. — Добрый вечер. Катя, — представилась мне девушка и перевела вопросительный взгляд на подругу. Но Дэниэль, отчего-то испуганно смотря на меня, снова спряталась в своём ледяном панцире. — Пойдём, — указала Катя на длинный ряд то ли парт, то ли столов, расположенных вдоль окна.

— Разве сюда можно проносить еду? — попытался я разрядить обстановку. И затем представился: — Штэфан.

Почуяв холодное дуновение, гонимое сгущающимися грозовыми тучами над нашими головами, Катя бодро подхватила подброшенную мной инициативу и принялась рассказывать о непреложном уставе, установленном в этих стенах.

— Ну, знаешь, к любому правилу ведь всегда есть поправка, — добавила она, хрустя каким-то овощным салатом.

— Где-то это я уже слышал, — улыбнувшись, взглянул я на Дэни. Но та, пряча от меня глаза, строила вид чрезвычайно увлечённой своим рагу. И тогда мы с Катей разговорились о лекциях профессора Крауса, а после и о нём самом.

Так для меня открылись интересные подробности о его неповторимом стиле — стиле, позволяющем удерживать любого слушателя в священном благоговении. В университете профессор славился тем, что читая одни и те же лекции из года в год, всегда добавлял элемент новизны в каждую из них. И студенты любили его за это.

— Если вы придёте на лекцию о Шекспире в следующем году, то точно услышите много чего такого, что не было произнесено сегодня, — сказала Катя. — Поэтому его лекции посещают студенты с разных курсов.

Разве не это является доказательством гения человека: приобретая опыт, подвергать сомнению любую истину, произнесённую или услышанную ранее?

Замигавшая над информационной стойкой индикаторная лампочка в виде вопросительного знака оповестила о новом посетителе, и Катя, извинившись, направилась к студенту.

— А что за книгу искал субботний студент? — вспомнился мне недавний случай.

— Из частной коллекции какого-то Голдастуса о Генрихе Третьем [Евангелие императора Генриха III было написано около 1043 г. в скриптории аббатства Эхтернаха и на сегодняшний день является самой ценной и известной рукописью Бременской библиотеки]. Понятия не имею, кто это, — невнятно пробубнила Дэни, не отрываясь от своего ужина.

— Ты о Генрихе? — рассмешила меня её откровенная невежественность.

— О Голдастусе. А этот Генрих с этими важными цифрами после имени, — её маленький нос вмиг сморщился, — наверняка был одним из королей.

— Императоров, — поправил я её. — Священной Римской Империи.

— Штэф, — и опять гласная прозвучала дольше, чем ей следовало бы, — эти священные императоры со своими священными войнами занимательны только для мужских умов.

Но даже выйдя из библиотеки, мы продолжили горячо спорить о том, какие вещи занимают мужские и женские умы, о причинах, почему мы находим эти вещи занимательными. Слово за словом, и вот, сами того не заметив, мы оказались внутри всё того же трамвайчика №17, привёзшего меня сюда. В который раз убеждаюсь, что спор с женщиной на подобные темы похож на жалкие попытки потушить пожар стогами сена. Дэниэль неустанно и весьма эмоционально всё что-то доказывала, давно отступив от изначального тезиса, уверен, даже не осознав того. Женщины часто очаровываются самим процессом, потому что их разум — огонь, у мужчин огонь вспыхивает только в сердцах. Кажется, так сказал Ницше. Впрочем, я и не стремился затушить пылающий в ней костёр, обжигающий жар которого добавлял адреналина и в мою кровь, заставлял её закипать.

— Это была моя остановка! — вдруг вскрикнула она, когда мы поехали по Грюнштрассе вниз к парку.

— Выйдешь на следующей. Я провожу.

Но следующая остановка так же пронеслась размытыми силуэтами в окне. И следующая за следующей. Наши умы были слишком увлечены обсуждением лекции, чтобы заметить это. Так, обогнув парк, мы поехали по очередному кругу кольцевого маршрута №17. «С этим числом явно связано нечто большее, чем простая ирония», — усмехнулся я в мыслях.

— Но Яков, безусловно, прав. Люди всегда будут искать способ облачить горькую правду в сладкую скорлупу, — рассуждала Дэниэль.

— Écale, — вспыхнувшее в сознании слово вырвалось наружу.

Дэниэль свела брови и озадаченно посмотрела исподлобья.

— Ещё помню что-то, чему учили на уроках французского в школе, — отшутился я и опять вернулся к старой теме: — Это в природе людей — искать блестящие фантики для своих пороков.

— Фраза «это в природе людей» уже похожа на один из этих фантиков, — верно подметила Дэни. — Моя остановка, я…

— Да, конечно. Поговорим о самоиронии в другой раз, — улыбнулся я и поспешил подняться, чтобы пропустить её к выходу. — Завтра я буду неподалёку, могу заскочить.

И появившиеся на её щеках кокетливые ямочки стали для меня свидетельством одобрения.

22

вторник, 16 октября

Закончив все дела в магазине ещё к обеду, Райнер, я и продавец Маркус в ожидании приезда Ксавьера маялись от безделья. Посетителей не было вот уже как пару часов.

— А не сыграть ли нам, господа? — в свойственной англичанам галантной манере светского джентльмена обратился к нам Маркус, а затем протянул мне барабанные палочки.

Ксавьер заявился в самый кульминационный момент нашей перкуссионной импровизации и, пытаясь заглушить музыку, прокричал, что именно подобного приёма и ожидал. Он быстро проверил документы, и когда удостоверился, что за время его отсутствия никаких накладок с намеченной поставкой не возникло, мы наконец направились в ближайшее кафе, где можно было бы спокойно поговорить о его «хороших новостях».

— Ну, выкладывай уже, — не выдержал я, но Ксавьер молча продолжал изучать меню, пытаясь сохранить интригу и, очевидно, подогреть моё любопытство. — Ты будешь работать на Sony в Мюнхене?

— Тогда бы ты смог навещать свою матушку чаще двух раз в год, — усмехнулся он. — Почему сразу Мюнхен? В Берлине тоже офис есть. Но пока я остаюсь в Бохуме с GUN Records, теперь без возможности так часто мотаться из города в город. Это означает, что здесь мне понадобится человек, которому я всецело мог бы доверить управление магазином.

— Ты знаешь — у меня нет на это времени, — решив, будто это и есть «хорошая для меня новость», отказался я, попутно указав официантке на выбранное блюдо в меню.