Страница 17 из 23
Бар-Маттай тоже вылез на мостик, с радостью наполнил ослабевшие глаза целебным солнечным светом и вдруг застыл в ужасе: «Архелон» покачивался в море…крови. Красные волны нехотя лизали черные бока подводного левиафана. Сотни рыб кишели в густой кровавой массе, выпрыгивали из нее, высовывались по грудные плавники, выпускали из жадно распахнутых пастей фонтанчики воды и умирали.
– Похоже, что мы всплыли в аду, не правда ли? - тронул спутника за плечо Рейфлинт. - А вокруг трепещут души грешников.
Бар-Маттай ошеломленно молчал.
– Не принимай близко к сердцу. Это всего-навсего «красный прилив». Цветут жгутиковые водоросли. В океане такое случается… По местам стоять, к погружению!
Багровые волны сомкнулись над «Архелоном».
«ЭТИ ПРОКЛЯТЫЕ БЕРМУДЫ!»
Сообщения о гибели «Архелона» и таинственном исчезновении «Иберии» вышли в газетах почти одновременно. Если кто и связывал два этих факта, то только фразой: «Опять эти проклятые Бермуды!» Обе катастрофы произошли вблизи границ «Бермудского треугольника».
– Не такой уж он проклятый, - заметил морской министр начальнику генерального штаба. - Теперь по меньшей мере приутихнет пресса и прекратятся эти запросы в парламент.
– Да, все решилось как нельзя лучше, - согласился адмирал. - «Архелон» может… Кхм! - Три года боевого дежурства - это беспрецедентно. Честно говоря, я не думал, что они продержатся так долго…
– Господин министр, я полагаю, что коммодор Рейфлинт достоин ордена «Рыцарь океана» первой степени.
– Несомненно.
Кураториум «Спасение «Архелона» распался сам собой. Флэгги очень удачно вышла замуж за президента микробиологического общества профессора Сименса и помышляла о создании подобного же комитета «Память «Архелона».
А для «погибшей» атомарины наступила пора благоденствия. Кубрики были убраны с дворцовой роскошью; отсеки ломились от изобилия фруктов, вин, изысканных закусок. В офицерской кают-компании играл всемирно известный скрипач, захваченный на одном из трансатлантических теплоходов.
Бар-Маттай настоял, что пленник жил у него, и таким образом в его затворничество вошла музыка.
Командир по-прежнему не появлялся на захваченных судах. То немногое, что составляло его долю добычи, были в основном книги. Он читал ночи напролет, препоручив все корабельные дела старшему офицеру.
Рооп был доволен. Команда заметно подтянулась. И хотя в кормовых отсеках его еще посылали иногда к черту, вахты неслись исправно, особенно перед атакой очередной жертвы. Единственный, кто по-настоящему отравлял ему жизнь, так это Бахтияр. На захваченных теплоходах стюард шарил по судовым аптекам, добывал морфий и другие наркотики. Его каюта превратилась в подпольный «приют радости». Человек шесть наркоманов ходили за ним по пятам и были готовы выполнить любое желание стюарда. В отсеках поговаривали о нем как о втором командире «Архелона». Рооп хмурился и с некоторых пор стал носить пистолет в потайном кармане.
Каждое утро О’Грегори с замиранием сердца разглядывал свое тело. И каждое утро тихо ликовал: судьба хранила избранника - ни одного бронзового пятнышка, ни одного седого волоска.
Идея этнического оружия не оставляла его, и он нашел, что нет худа без добра. По крайней мере, здесь на «Архелоне», он мог беспрепятственно ставить опыты над людьми. В боксах медицинского изолятора вот уже третий месяц жили японец, чех, араб и негр. О’Грегори выяснял: генотип какой расы успешнее противостоит «бронзовке»? Он вел дневник наблюдений и верил, что рано или поздно лавры «отца этнического оружия» с лихвой возместят ему и флоту ущерб, причиненный разглашением «сведений серии Z». Он верил в это столь же страстно, как Бар-Маттай в то, что его «Неоапокалипсис» прочтут миллионы людей, прочтут, содрогнутся, прозреют и уничтожат все подводные лодки мира, а заодно танки, пушки, бомбардировщики…
В кают-компании места его и доктора находились рядом, так что порой, сидя локоть к локтю, оба нечаянно задумывались о вещах более чем полярных, спохватывались, невидяще скользили друг по другу глазами и продолжали трапезу.
Дорожку в медицинский блок Бахтияр протоптал еще при докторе Коколайнене. И с новым корабельным врачом он тоже нашел общий язык.
Произошло это так. О’Грегори заглянул как-то в радиорубку и увидел под стеклом бывшего столика Барни фотографию Флэгги. Роковая женщина смеялась так невинно и обаятельно, что О’Грегори, забыв о всех причиненных ею бедах, извлек фото и прикрепил у себя в каюте. Бахтияр, наведываясь к доктору поболтать о жизни, а заодно и подлечить застарелый радикулит, заприметил красотку на стене и смекнул что к чему. - Могу устроить свидание! - подмигнул он О’Грегори.
– Каким образом? - изумился подполковник медицины.
– Возьмите фотографию и приходите ко мне в каюту вечером.
О’Грегори помрачнел: неужели суперлепра вызывает еще и умственное расстройство? Однако вечером все же заглянул к стюарду. Бахтияр усадил его в ковровое кресло, раздул кальян, бросил в медный раструб щепоть зелья и велел вглядываться в лицо Флэгги, потягивая из мундштука дым. О’Грегори все понял, но соблазн увидеть «жрицу любви» хотя бы в галлюцинации был столь велик, что доктор внял совету. «В конце концов, - подбадривал он себя, - гашиш не героин, с одного сеанса не втянешься».
Он действительно увидел Флэгги такой, какой хотел увидеть - живой, гибкой, страстной… Придя в себя, он расчувствовался и подарил Бахтияру три маленьких шприца с набором шведских игл. Так они сошлись…
Однажды стюард полушутя-полусерьезно заметил, что, если бы Рейфлинт был чуть поумнее, он бы давно смог устроить экипажу райскую жизнь на каком-нибудь тропическом острове с нежнокожими туземками. Кто бы их стал искать, если бы эту проклятую консервную банку «Архелон» притопить в какой-нибудь котловине?..
– Да, - подлил масло в огонь О’Грегори, - это лучше, чем гнить тут заживо. И потом, солнце, свежий воздух, фрукты, море… Уверен, наши дела пошли бы на поправку.
– Если бы не кэп…
Оба замолчали, поглядывая друг на друга так, будто встретились впервые. Наконец О’Грегори решился:
– Все диктаторы кончали одинаково…
– Но есть еще, - понял намек Бахтияр, - вся эта офицерская сволочь… не в обиду вам, док! Оружие выдается лишь в группу захвата… А в ней одни офицеры.
– Есть хороший способ… - замялся О’Грегори, - но он требует надежных людей.
– На верное дело найдутся…
«ГОВОРИТ И ПОКАЗЫВАЕТ «ТЕЛЕАНДР»
Поздней осенней ночью «Архелон» пересек на глубине двухсот метров подводный желоб Романш, соединяющий обширную Бразильскую котловину с котловиной Сьерра-Леоне. Черное дирижаблевидное тело плавно пронесло свои куцые крылья над пропастью бездонного разлома океанского ложа, над пиками подводных хребтов, в водной толще которых не вращались винты ни одной субмарины. В вечной тьме глубин вздымались горные замки, слепленные друг с другом игрой первородного хаоса. Никем не виданные, они простирались на сотни миль, подпирая океан зубцами своих диких башен, кровель, пирамид, столпов… Горная готика этого инопланетного мира была столь же девственна, сколь и марсианские цирки, если не считать бутылок и пивных жестянок, нефтяных бочек и прочего хлама, сброшенного с судов и рассеянного по подводным плато, каньонам, седловинам, ущельям…
Из всех обитателей «Архелона» только Рооп созерцал сейчас призрачную тень величественного ландшафта, распростертого под килем атомохода. Тень эту вычерчивали самописцы на ленте эхолотного рекордера, и ее графитовая зубчатка напоминала старпому панораму родной Гааги. Бар-Маттай склонился над страницами «Неоапокалипсиса». «Веками, - бежало перо его по бумаге, - вели мы летосчисление от Р.Х. - рождества Христова. Теперь пошел новый счет: от Р.Х. - разрушения Хиросимы…»
В тишине командирской каюты горько улыбался Рейфлинт, читая вслух самому себе строки из журнала начала века: «Призыв нашего государя к миру базировался на желании создать такие условия морской войны, при которых бы усовершенствование способов войны убило самое войну».