Петр II

Декабря 8 я долго беседовал с фаворитом и, засвидетельствовав сожаление о кончине великой княжны, дал ему почувствовать необходимость возвращения в Петербург, примолвив, что это весьма нужно: для государя по причине его здоровья; для государства, чтобы у Его величества перед глазами были завоевания, сделанные его дедом, и флот, который истребится, если двор еще долго останется в Москве; и наконец для самих Долгоруких, потому что если с царем случится какое несчастье, то они пропадут совсем: ибо общая ненависть к ним так велика, что народ передушит их всех, но в Петербурге, какое бы ни случилось несчастье, он и весь его род не подвергнутся никакой опасности. Он был согласен со всем и обещал то же самое, что и прежде, то есть убеждать царя возвратиться в Петербург.

Переговорив о сем деле, князь стал сильно жаловаться мне на графа Вратиславского и пересказал то, что я слышал уже от Остермана, но к этому прибавил, что граф жаловался на него князьям Сергею и Василию Долгоруким, кои отъявленные ему враги.

Декабря 11, по старому стилю день Св. Андрея, все мы, кавалеры сего ордена, были во дворце для поздравления царя, но, по случаю кончины великой княжны, праздника не было.

Продолжая свою реляцию в виде журнала, скажу, что в первый день января 1729 года я положительно узнал, что никакими средствами не могли ни в чем обвинить графа Александра Нарышкина и что причиной его опалы была ненависть к нему князя Алексея Долгорукого, отца фаворита.

Января 7 я был у тела великой княжны, которое было выставлено во дворце с величайшим великолепием. Как в России ведется обыкновение целовать руку умерших государей, как будто они еще живы, то я не хотел устранить себя от сего обычая и поцеловал руку у покойницы с величайшим умилением.

Января 12, день Нового года по старому стилю, был я с поздравлением у царя, а потом обедал у фаворита и имел время порядочно поговорить с ним. Он сказал мне, что, считая меня своим другом, убедительно просит не дружиться с Бутурлиным, камергером принцессы Елисаветы, потому что он дрянь и способен на дурные дела, что прежде он был с ним дружен, но узнав, что это ему вредило, он оставил его. Что обер-шталмейстер Ягужинский, потому что его любит, сделает все, что только может, чтобы прервать эту связь, а как я дружен с Ягужинским, то он просит меня помогать ему в этом. Я дал ему слово и действительно через несколько дней говорил Ягужинскому так настоятельно, что тот обещал раздружиться с Бутурлиным, что и сделал. Фаворит был много мне обязан за это доброе дело.

Января 13 Остерман сказал мне, что фаворит уведомил его о всем том, что он говорил со мной с глазу на глаз и что они условились погубить Бутурлина, потому что очень опасно было оставлять его на том месте, на котором он мог давать дурные советы государю. Но прежде исполнения сего они хотели прервать дружбу между ним и Ягужинским, чтобы не подвергнуть опале и сего последнего.

Я заезжал к фавориту 17, 20 и 23-го числа и нашел, что он очень охладел в нашем деле, как о том уже предуведомил меня Остерман. Мне хотелось вселить в него поболее жара, и потому я говорил ему сильно, доказывая необходимость возвращения в Петербург. Он обещал мне то же, что и прежде. Правда и то, что отец его, узнав кое-что из наших совещаний, старается не отходить от царя ни на минуту, и чтобы еще более отвратить его от возвращения в Петербург, он уговорил его ехать на охоту на несколько недель за 50 верст от Москвы, в той уверенности, что по возвращении в Москву начнется уже оттепель и дорога испортится так, что поездку должно будет отложить до будущей зимы, ибо он очень хорошо знал, что царь не выедет из Москвы летом по причине множества дичи в окрестностях сего города, чего нет в Петербурге.

В это время князь Алексей Долгорукий, отец фаворита, приучил царя ездить каждый день поутру, как скоро он оденется, в одну подмосковную Его величества, село Измайлово, в одном лье от города, под предлогом совсем разлучить его с принцессой Елисаветой, но в сущности, чтоб удалить его от всех тех, кои могли говорить ему о возвращении в Петербург, а также чтобы он не занимался государственными делами, и чтобы поселить в него, елико возможно, мысль о введении старых обычаев и, наконец, для того, чтобы заставить его жениться на одной из своих дочерей. Со своей стороны принцесса Елисавета, видя, что царь ее покинул, начала довольно беззастенчиво вести жизнь, недостойную ее рождения, и на людях входить в связь с людьми низкого происхождения, как с гвардейскими гренадерами и другими.

Января 28 узнал я наконец от фаворита, что о возвращении в Петербург и думать более нельзя, потому что этому сильно противятся и, более нежели когда, стараются отвратить от сего государя. Я воспламенял его всячески, но понапрасну, ибо увидел, что отец и родня так его застращали, что он не смел более говорить о том.

Января 31 совершились похороны великой княжны с величайшим торжеством и великолепием. Государь присутствовал во все время сего обряда. По окончании божественной службы открыли гроб, и Его величество дал последнее целование усопшей с величайшей нежностью.

Февраля 4 я долго пробыл у Остермана и сильно говорил ему о возвращении в Петербург, сказав, что я получил от короля, моего государя, повеление следовать всюду за Его величеством, и что если мы проведем весь год, не видав его и не имея никого, с кем вести переговоры о делах, то бесполезно будет для короля держать меня в России, и это даже неприлично для королевского достоинства. Он соглашался со мной и просил меня поговорить о том с фаворитом и сделать последнее усилие.

Февраля 5 я отправился к графу Вратиславскому, говорил ему то же, что Остерману и довел его до того, что он согласился ехать со мной к государственному канцлеру и к прочим министрам, чтобы настойчиво поговорить о поездке царя и что не совсем прилично для нас оставаться здесь целый год, не видя Его величества.

Февраля 7 граф Вратиславский и я были у государственного канцлера, у Остермана и у всех прочих чинов Верховного совета. Мой товарищ согласился, чтобы я говорил за нас обоих, и, вследствие сего, я изобразил, сколько можно сильнее, неудобства, происходящие от отсутствия царя на три или на четыре месяца за 40 или 50 лье от Москвы, в такое время, когда мы не знаем, чем кончится конгресс, и что в случае войны присутствие Его величества в Москве необходимо для распоряжения относительно выполнения условий, заключенных на Венском конгрессе. После сего изобразил я им, как противно достоинству наших государей, что мы так долго живем в Москве, не зная, с кем говорить о делах, и что, наконец, мы принуждены будем донести нашим государям о бесполезности нашего пребывания здесь в таких обстоятельствах. Все министры выслушали нас внимательно и обещали стараться отвратить государя от преднамереваемой (новой) поездки.