Заклинатель

– Девочка моя, как ты? Как?

– Отлично. – Дочь крепко обнимала его, и Роберта душило волнение.

– Да. Я вижу. Дай посмотреть на тебя.

Роберт немного отстранил от себя дочь. Перед его мысленным взором вдруг возникла жалкая безжизненная фигурка, которую он видел в больнице. Ее просто не узнать! Глаза светились жизнью, веснушки и загар придавали лицу на редкость цветущий вид. Энни улыбнулась, сразу поняв, о чем он думает.

– Ты что-нибудь замечаешь? – весело спросила Грейс.

– Много чего замечаю. Что именно?

Она покружилась перед ним, и тут до него наконец дошло:

– Никакой палки!

– Да, никакой палки.

– Ах ты, моя красавица!

Роберт поцеловал дочь и протянул руки к Энни. Она тоже сняла шляпу. От загара глаза ее казались еще зеленее. Роберт никогда не видел ее такой красивой. Она сделала шаг ему навстречу, обняла и поцеловала. Роберт сжимал ее в объятиях, почти потеряв контроль над собой.

– Господи, как давно я вас не видел, – произнес он наконец.

Энни кивнула.

– Да.

Обратная дорога на ранчо заняла около трех часов. Но хотя Грейс не терпелось показать отцу окрестности, познакомить его с Букерами и сходить к Пилигриму, она не скучала и в пути. Расположившись на заднем сиденье «Лариата», она надела шляпу на голову Роберта. Та оказалась слишком мала для него и забавно торчала на макушке, но отец не снимал шляпу и всю дорогу смешил их, рассказывая про свой полет.

Почти все места в самолете занимал хор одной секты. Эти певчие весь полет репетировали. Роберт оказался зажат между двумя пышными контральто; как только он открывал свой путеводитель, вокруг гремело «Боже, к Тебе я стремлюсь» – что в какой-то мере соответствовало истине, потому что они летели на высоте пятьдесят тысяч футов.

Он позволил Грейс сунуть нос в сумку, где лежали подарки из Женевы. Ей он привез огромную коробку шоколадных конфет и миниатюрные часы с кукушкой. Кукушка выглядела очень необычно – Грейс такой никогда не видела, а ее кукование напоминало скорее крики попугая. Но Роберт клялся, что именно так выглядят и поют тайваньские кукушки, особенно когда у них разыгрывается геморрой. Грейс развернула и подарки для Энни: флакон ее любимых французских духов и шелковый шарф, который, все трое знали, – она носить не будет. Энни нашла шарф очень красивым, набросила на плечи и поцеловала мужа в щеку.

Глядя на родителей, сидевших бок о бок перед ней, Грейс чувствовала себя на вершине блаженства. Наконец сложилась снова разлетевшаяся вдребезги жизнь. Осталось только сесть на Пилигрима, да и это – если сегодняшний эксперимент Тома удался – уже не за горами. Папе пока ничего не говорили.

Перспектива снова сесть на Пилигрима и манила, и пугала. Грейс не то чтобы очень хотела опять ездить на нем, но понимала, что должна хотя бы попробовать. С тех пор, как она стала совершать прогулки на Гонзо, никто уже не сомневался, что и с Пилигримом у нее все получится – только ждали, когда Том даст свое «добро». И однако же Грейс мучили тайные сомнения.

Дело было вовсе не в ее страхе. Нет, она, конечно, беспокоилась, что в решающий момент испугается, но знала, что сумеет с этим справиться. Чего она действительно боялась, так это навредить Пилигриму. Боялась, что не сможет достаточно деликатно им управлять.

Протез жал ужасно. Когда перегоняли скот, она на последних милях чуть не кричала от боли, но никому не пожаловалась. Мама обратила внимание, что, как только они остаются наедине, Грейс снимает протез. Однако ей удалось как-то вывернуться. Обмануть Терри Карлсон было гораздо труднее. Терри видела, что искалеченная нога воспалена, и сказала девочке, что той срочно нужен новый протез. Но весь ужас был в том, что на Западе не изготавливали протезы такого типа. За ним надо было ехать в Нью-Йорк.

Грейс была полна решимости выдержать. Терпеть оставалось всего недельку – в крайнем случае, две. Только бы боль не помешала и в нужный момент не заставила ее совершить оплошность.

Приближался вечер. Они свернули с основной дороги и покатили на запад. Перед ними высился Роки-Франт, с его вершин в их сторону надвигалась гроза.

Путь их лежал через Шото, и Грейс смогла показать Роберту ту убогую дыру, где они раньше жили, и динозавра рядом с музеем. Динозавр почему-то выглядел теперь совсем не таким громадным и страшным. Ей даже почудилось, что он вот-вот подмигнет им.

Когда они доехали до поворота на ранчо, небо затянули черные облака, и оно стало похоже на дырявый купол разрушенной церкви, сквозь который проглядывают случайные лучи солнца. Подъезжая по гравиевой дороге к «Двойняшкам», они все вдруг замолчали, и Грейс вдруг стала нервничать. Ей ужасно хотелось, чтобы отцу здесь понравилось. Наверное, Энни хотела того же, и, когда они миновали мост и перед ними открылся вид на ранчо, она остановила машину, чтобы Роберт мог оценить красоту пейзажа.

Поднятое ими облако пыли медленно оседало теперь на дорогу, позолоченное прорвавшимся сквозь тучи солнцем. Кони пощипывали травку у тополей, растущих по изгибу речушки, и, услышав шум автомобиля, подняли головы.

– Вот это да, – восхищенно произнес Роберт. – Теперь мне ясно, ребята, почему вас отсюда не вытащишь.

2

Закупив еду для выходных по дороге в аэропорт, Энни явно поторопилась. Надо было сделать это на обратном пути. Пять часов в душном автомобиле не пошли лососине на пользу. Дома Энни подержала базилик, купленный в Бьютте, под водой и разложила стебли с корнями на подоконнике. Может, еще оживут. С лососиной дела обстояли куда хуже. Она опустила рыбу в раковину и окатила холодной водой, надеясь уничтожить тошнотворный запах.

Шум текущей из крана воды заглушал дальние раскаты грома. Энни счистила чешую, потом вспорола рыбий живот, вытащила кишки и смыла кровь – нежная мякоть обрела приятный розовый цвет, и запах стал теперь не таким резким, но само ощущение того, что она держит в руках обмякшее рыбье тело, вдруг вызвало у Энни острый приступ тошноты. Ей пришлось спешно выскочить на крыльцо.

Горячий, пропитанный тяжелыми испарениями воздух не приносил облегчения. Почти стемнело, хотя до ночи было еще далеко. Иссиня-черные тучи, на которых вспыхивал похожий очертаниями на венозную сетку желтый свет, висели так низко, что, казалось, вот-вот раздавят землю.