Страница 52 из 61
– Бред какой-то! – шипит Ангелина. – Ты всё усложняешь, Лэйтон! Зачем?
Эти двое заняты друг другом, и никто из них не замечает, как я отхожу к шкафчику и возвращаюсь обратно с фарфоровой баночкой.
– Затем, что так решил твой муж! – отрезает Лэйтон. – Если бы я был на его месте, я бы не захотел, чтобы от моей просьбы позаботиться о семье легко отмахнулись отказом!
– Ты не понимаешь! – спорит Ангелина.
– Нет! Это ты не понимаешь! – опасно прищуривается Лэйтон. – Файерстоун хотел вас защитить, значит, чего-то опасался, значит, у него были на то причины!
– Боже, Лэйтон! Просто признайся, что ищешь повод…
Ангелина бросает на меня быстрый взгляд и осекается. Скрещивает руки на груди и сердито отворачивается. Лэйтон прожигает бывшую взглядом, его ноздри зло раздуваются.
Ого, как у нас тут искрит! Интересно, та боль, что я сейчас чувствую – это предел? Или ещё нет?
– Чаю? – спрашиваю как ни в чём ни бывало и, не дожидаясь ответа, наполняю наши три чашки дымящейся синей жидкостью.
По комнате разносится фруктово-цветочный аромат.
Лэйтон делает глоток, не глядя. Морщится и снова возвращается к бумагам. Я нервно грызу краешек рассыпчатого сладкого печенья.
Ангелина отпивает из своей чашки. Внимательно смотрит в неё, затем на меня:
– Какой необычный чай! Никогда такого не пила!
Загадочно улыбаюсь ей кончиками губ. Продолжаю грызть печенье.
– И цвет! – продолжает восхищаться та. – Ммм.
Я боюсь. Смертельно боюсь. Мне кажется, я умру на месте, если увижу… Но я должна. Должна знать правду. Должна.
Беру вазочку с печеньем и приподнимаюсь, чтобы переставить её на другой край стола и под этим предлогом заглянуть в чужие чашки.
Человек может обманывать других и обманываться сам в своих чувствах. Но древний напиток не врёт. Верис никогда не врёт.
Напиток, меняющий цвет и помогающий заглянуть в самую душу того, кто сделал глоток. Синий цвет – цвет гармонии и спокойствия. Чёрный – цвет ненависти. Красный – любви и страсти.
Этот цвет я уже видела в своей чашке, когда мы пили верис с Лэйтоном. Кажется, что это было в прошлой жизни – столько воды утекло с тех пор. Уже тогда я любила, а вот напиток Лэйтона не поменял цвет, так и остался синим.
Ангелина сидит ко мне ближе.
– Спасибо, – с вежливой улыбкой осторожно берёт двумя пальчиками хрупкое печенье.
Я быстро опускаю глаза в её чашку.
Синий! Её верис синий! Любовью и страстью тут и не пахнет.
В ушах шумит. Очень медленно я оборачиваюсь к Лэйтону.
– Я не хочу, – качает головой тот, бросив быстрый взгляд на печенье, затем отпивает из чашки, не глядя.
Он держит фарфор возле губ, и я не могу заглянуть внутрь.
Возвращаю вазочку с печеньем на место. Нервно вздыхаю. Сердце колотится в груди тук-тук, тук-тук.
Давно я так не волновалась. Сейчас всё решится. Станет понятным. Надо только успеть увидеть, пока он не допил.
– Это единственный вариант, который я могу предложить тебе, – сухо сообщает супруг своей бывшей, складывая листы пергамента аккуратной стопочкой и убирая их в чёрную кожаную папку. – Когда документы будут готовы, я сообщу.
Ангелина оскорблённо молчит, явно недовольная услышанным. Я медленно встаю. Каждый шаг мне даётся с трудом. Ноги будто свинцом налиты.
Обхожу стол. Кладу руку на спинку кресла, в котором сидит Лэйтон.
Он оборачивается, бросает на меня быстрый взгляд снизу вверх, находит мою руку и быстро касается её губами. Невинная ласка, способная легко обмануть, пустить пыль в глаза. И я готова была обманываться. Раньше, но не теперь.
– Увидимся за ужином, дорогая, – он поднимается, кивает мне и Ангелине и идёт к выходу из комнаты.
А я, наконец-то, могу беспрепятственно заглянуть в его чашку.
Я должна увидеть своими глазами. Я должна знать, что у него на душе.
Я должна знать, какого цвета его верис потому что только он расскажет правду о его чувствах к бывшей, которая снова свободна.
Я так жажду этой правды! И я её получаю.
Хватаюсь руками за спинку кресла, чтобы не упасть. Впиваюсь ногтями в позолоту так сильно, что рискую её поцарапать.
– Я… пожалуй, пойду, – шепчу сбивчиво и разворачиваюсь.
Ангелина что-то говорит, но я не слышу. Выбегаю прочь из комнаты и иду быстрым шагом, не разбирая дороги. Ноги сами несут меня прочь, прочь. Как можно дальше от всех.
Забиться в дальний угол, чтобы никого не видеть, потому что сердце прямо сейчас разлетается вдребезги, грудь рвёт в клочья. Кажется, что это невозможно – вынести такую боль и не сойти с ума.
Толкаю знакомую дверь, тут же закрываю её за собой, прислоняясь к ней спиной. Оказываясь в спасительном одиночестве, и только после этого прячу лицо в ладонях и плачу навзрыд.
Одно дело догадываться, и совсем другое – знать наверняка.
Он любит её! Любит другую! Любит свою бывшую!
Не зря говорят: бойтесь своих желаний. Я так желала увидеть в чашке Лэйтона красный верис. И вот желание исполнилось. Искажённо и неправильно, но – исполнилось.
17. Перед сном
Элира.
Какое-то время сижу в темноте на твёрдом полу. Глотаю слёзы. Тру глаза. Надо успокоиться и решить, что делать дальше. Фух.
В глубине души я знала, что всё так и будет. Ведь знала? Знала! Так что теперь страдать?
С трудом поднимаюсь на ноги. Бреду в полутьме к столу. Ай, проклятье! Ударяюсь бедром о спинку стула. Зажигаю магический светильник. Отпихиваю подальше тяжеленный талмуд по астрономии, вытаскиваю из-под него книгу про Обитель трёх Стихий.
Мне нужен какой-то план. Листаю страницы. Ещё раз вытираю лицо.
Вдруг дверь за спиной распахивается, и я слышу мальчишеский голос:
– Мама, мама, я нашёл её! Элира здесь! Она здесь, в библиотеке!
Смотрю на Ричарда с укоризной. Он на меня – довольно. Но поздно что-то менять. По коридору стучат женские каблучки.
– Молодец! – хвалит Ангелина сына. – Мой помощник! А теперь беги, поиграй!
Бывшая Лэйтона прикрывает за собой дверь, прислоняется к ней спиной и виновато на меня смотрит.
– Элира, я тебя расстроила? Прости, пожалуйста. Я вовсе не то имела в виду! Послушай…
– Нет, – упрямо мотаю головой. – Всё в порядке!
– Но я же вижу…
– Правда, не стоит. Тебе лучше вернуться к детям.
Вернётся она, как же. Взгляд Ангелины умный и цепкий. Но внешне она согласно кивает:
– Конечно, так и сделаю. А что ты читаешь?
Она делает всего шаг навстречу. До меня вдруг долетает сладкий фруктовый аромат её духов, и живот внезапно скручивает.
Я в ужасе прижимаю ладонь ко рту. Ох, нет!
Дверь заперта. На пути Ангелина. Ни туалета, ни рукомойника нет.
В ужасе мечусь глазами по комнате. Взгляд цепляется за огромный горшок с цветами.
Бросаюсь к нему и сгибаюсь пополам. Меня выворачивает наизнанку один раз, второй, третий.
Не сразу понимаю, что кто-то аккуратно придерживает волосы и гладит по спине.
Вот уж ситуация. Хуже не придумаешь.
Ледяной пот катится ручьём по спине и вискам. Колени дрожат, как и руки, которыми я цепляюсь за гладкий глиняный горшок.
Глубокий вдох, второй, третий. Запах земли и немного – розового драконфлоса. Прости, цветочек!
Ангелина протягивает белоснежный шёлковый платочек. Вытираю им сначала губы, затем мокрый лоб. Поворачиваюсь спиной, сажусь прямо на пол и роняю голову на согнутые в локтях руки.