Прочнее цепей

Глава 22

Утро новой жизни началось на удивление тихо.

Никто не ждал, конечно, поздравлений и радостных приветствий, но и того, что их с Мареком оставят в покое, не закидают после случившегося ночью камнями, Агнешка тоже не ожидала. И, тем не менее, все было очень тихо. Настолько тихо, что новоиспеченная жена засомневалась, живы ли они еще вообще.

Агнешка проснулась в шатре. В том самом шатре, где сегодня должна была проснуться в объятиях любимого мужа ее сестренка. А вон как все получилось… Вспоминать тошно. Теперь вся деревня, небось, их презирает.

Вчера чуть не разорвали Марека, когда он набросился на нее, как дикое животное; местные мужики еле удержали ее отца от расправы над парнем. Что ей оставалось делать? Кроме как встать на защиту Марека и, сгорая со стыда, под летящие проклятия и призывы к совести, затолкать слетевшего с катушек парня в шатер, подальше от посторонних глаз. Марек, казалось, ничего этого не замечал – как обезумевший, он жаждал обладать ею, – а она, подавленная им, подчинившаяся его желаниям, не понимала, каким чудом их оставили в покое, не убили прямо здесь, на месте.

Агнешка осторожно, опасаясь нарваться на кого-нибудь, осмотрелась. Вход в шатер так и остался незанавешенным после ночного безумия, на вчера еще белоснежной ткани чернеют следы то ли сажи, то ли найденного кем-то дегтя, – их не убили, но позором, похоже, заклеймили. Разорванная ее сорочка белеет у входа… В чем теперь идти домой? Впрочем, есть ли ей, куда теперь идти? А рядом, не ведая стыда, растянулся чужой, украденный муж, забывшись крепким сном после уж очень горячей брачной ночи. Агнешка тихо всхлипнула и до самого носа натянула простыню, ругая себя и проклиная. Что она наделала? Как теперь людям в глаза смотреть? Родителям? Яринке? Мареку…

Минуту, когда проснется Марек, она особенно боялась. Ему-то что сказать? Ему как объяснить случившееся? Если приворот подействовал, то, может, и не понадобится ничего объяснять, но если вдруг он утратил свою силу, ослабел к утру, и Марек вспомнит Ярину… Да он же ее, лже-жену свою, возненавидит, убьет на месте за содеянное! Как вернуть все обратно? Как исправить ошибку? А может, сбежать, пока не поздно? Пока Марек не проснулся и не обнаружил ее рядом с собой вместо Яринки!

Однако бежать было уже поздно. Да и некуда. Лежащий рядом парень вдруг зашевелился – он открыл глаза, огляделся, найдя себя в непривычном месте, потянулся, сладко зевая, как хищник семейства кошачьих… Агнешка дышать побоялась. Сделала вид, что крепко спит, надеясь, что сонную ее убивать не станут, если что.

Но убивать ее и не спешили. Вместо ожидаемой хватки на своей шее она почувствовала, как Марек склонился над ней, разглядывая и, видимо, усиленно соображая, какого черта она тут делает вместо Ярины. А потом случилось то, чего она ожидать и вовсе не могла: с ее лица вдруг осторожно отодвинули простыню, и теплые, чуть шершавые пальцы ласково тронули щеку – не замечала она, но зато видел он, как из-под опущенных ресниц ее катятся непрошенные слезы.

- Ты почему плачешь? – раздался совсем не злой голос Марека.

Агнешка открыла глаза и робко посмотрела на склонившегося над ней парня, с удивлением отметив, что его, кажется, ничего не беспокоит. Ну, кроме слез ее. Как будто всю жизнь с ним была именно она, а не Ярина, смотрел он на нее и вытирал сырость на ее щеках. Вчера растерянный был, потерянный какой-то, чужой, а сегодня будто успокоился, будто отыскал потерянный покой. И осознавать, что этот покой нашел он рядом с ней, было непривычно. Так же, как непривычно видеть его лицо так близко, что можно без труда разглядеть и радужку глаз, и реснички, и трещинки на плотно сжатых губах. Агнешка аж залюбовалась, на миг позабыв, что разглядывает не своего, а чужого, украденного мужчину.

Забылась лишь на коротенький миг, но и этого хватило, чтоб осознать, как хорошо лежать с ним рядом, как нравится ей щемящее ощущение на грани стыда и желания прикоснуться, когда он так смотрит на нее, когда так близок, что тепло его тела ощущается нагой кожей через тонкую простыню. Уйти надо от него, сбежать. Это ж все так неправильно!

А он совсем не злится на нее. Возможно даже, что их ощущения и желания схожи. Потому что от шумного, отяжелевшего его дыхания – мурашки по телу врассыпную. Потому что от взгляда его в жар почему-то бросает. Потому что, пока она терзалась сомнениями, ладонь его, огладив ее щеку, спустилась ниже – прошлась по сжатым губам, по бледной шейке и краешку простыни с вцепившимися в нее пальчиками… Ничего не изменилось с роковой этой ночи – хочет он ее сейчас так же отчаянно, как и несколько часов назад. Только нежнее стал, ласковей – свой первый голод по ней он уже утолил. Как тут уйти?

Как завороженная, следила Агнешка за осторожными движениями, изучающими ее, и чувствовала, как лихорадит ее, как страх, стыд и встречное желание обжигают ее щеки. Как бы ни грызла ее вина перед сестрой и самим Мареком, как бы неправильно все это ни было, а рукам его поддаться очень хотелось. Отдаться хотелось и забыться. И потому, когда Марек попытался расцепить ее кулачки и стянуть тонкую простынь, она не сопротивлялась. Дала обнажить покрытое мурашками свое тело и лишь сильнее задрожала под плотоядным мужским взглядом. Лишь приоткрылись ее губы, испуская тихий рваный вздох, когда коснулся Марек кожи одними только пальцами; когда, уже смелее, огладил выпуклые холмики; когда ладонью, с нажимом, прошелся по животику и обласкал внутреннюю часть бедер, едва не задевая занывшее, бесстыже засочившееся лоно…

Вопреки всему, прекрасное утро. Самое лучшее утро в ее жизни, несмотря ни на что – пусть потом будет стыдно, горько и отчаянно больно, пусть предстоит ей нелегкий разговор с родителями и сестрой, но сейчас, упиваясь лаской привороженного мужа, Агнешка понимала, что именно о таком она мечтала, разглядывая с Яринкой потолок. И вот мечта сбылась. Чужой, привороженный, Марек наползал на нее, пряча под собой от осуждающего мира, согревал человеческим теплом ее мертвую сущность, вторгался в нее, каждым движением выдалбливая, что она теперь его женщина – до одури желанная, единственная во всем мире.

Не знала она, как жаждал он в тот момент утолить непонятную скребущую на сердце тоску.

Чуть поодаль от шатра стоял джип Андрика.

Осунувшийся, постаревший за эту ночь мужчина, вцепившись в руль, ждал «молодоженов». Взгляд его, полный боли и ярости, беспомощности и отчаяния, скользил по перепачканной сажей ткани шатра и по остаткам разбросанного в людском гневе кострища; по лежащему на соседнем кресле платью дочери и контрастно спокойной на фоне ночной вакханалии тихой утренней речке.

Затонированные стекла от стыда не спасали. Смрад случившегося проник в салон и толстым слоем грязи лег на сердце. Сегодня ночью Андрик отвез в больницу мать Марека – инфаркт, сердце не выдержало увиденного на поляне, и неизвестно, выкарабкается она теперь или нет. Когда Андрик вернулся из города, узнал, что младшая дочь чуть не погибла, у чужих людей ночевала, пока старшая, не ведая стыда, с ее женихом кувыркалась.

И при всем при этом он вынужден сидеть и ждать, мириться со случившимся и делать вид, что ничего страшного не произошло, – так Агафья им с Асей велела, дабы не усугублять и без того непростую ситуацию. От такого расклада самому хотелось утопиться. А перед этим – надрать уши Агнешке и хорошенько проехаться по мордахе Марека. Но вместо этого он должен сейчас пойти и отдать Агнешке привезенное платье взамен ее вчера разорванной сорочке.

Сплюнув от досады, Андрик вышел из машины и направился к шатру. Там уже не спали – слышал он и возню, которую ни с чем не спутать, и аханья дочери-блудницы, и ее попискиванья. Не заглядывая внутрь, Андрик забросил в шатер платье и глухо позвал: