Прочнее цепей

Глава 21

Ваня стоял чуть поодаль от Ярины – прятался в темноте, стараясь не привлекать лишнего внимания, и видел все то безобразие, что происходило на поляне.

Увиденное ему не понравилось. Парень хмурился, понимая, чувствуя, что случилось что-то нехорошее – то, что пока еще неизвестно ни этим причитающим людям, ни Ярине, ни, наверняка, самому Мареку. Потому что на поляне появился отнюдь не Марек. Хоть местные и считали Ваню недалеким, дурачком, но немота отнюдь не слабоумие и не помешала внимательному парню увидеть, что человек, явившийся на поляну, не был тем Мареком, которого все знали. В глазах явившегося парня, будто покрытых тончайшей корочкой льда, не было ни тепла, ни мягкости, ни доброты, – только растерянность, абсолютное равнодушие к происходящему и какая-то бесовская одержимость к той, которую он вывел из круга. Движения его стали рваными, дергаными, резкими, – словно нечто, вселившееся в него, боролось с самим Мареком. Ваня хмурился, пытаясь уловить, в чем дело, что случилось с этим добрым парнем, что за чертовщина происходит с ним, и вдруг заметил, как Ярина задрожала и попятилась, будто желая сбежать отсюда подальше. А разве время бежать? Похоже, спасать ее Марека надо!

Ваня подошел к ней сзади и обхватил худенькие плечики, желая остановить, встряхнуть, привести в чувства и показать то, что видит он, но пока еще под пеленой подступивших слез и обидной боли не способна увидеть она. Но Ярина вдруг оттолкнула его, вырвалась и бросилась к лесу.

Ваня бросился следом. Шустрая девушка… Позвать бы ее, успокоить, поделиться сомнениями и вместе найти бы выход из этой странной ситуации… Но как до нее докричаться, как позвать, если кроме невнятного мычания ни звука издать не можешь? Оставалось только бежать. И он бежал, то и дело спотыкаясь о спрятанные в темноте корни деревьев, то и дело теряя беглянку из вида, ругаясь про себя и молясь, чтобы девочка остановилась и не наделала сгоряча глупостей.

Когда он выбежал на берег, освещенная лунным светом Ярина уже по плечи стояла в воде. Ваня видел, как она остановилась, как задрала голову, в последний раз глядя на тихое небо; ему даже показалось, что она громко вдохнула, прежде чем сделать последний, роковой шаг в бездну, а потом… Какая-то доля секунды – и Ярина исчезла. Надломилась, как стебелек сухой травы, и исчезла, оставив за собой лишь молчаливую черную гладь реки.

«Дурочка!» - хотелось ему закричать.

Мыча, он бросился в воду, боясь потерять из вида то место, где еще несколько секунд назад видел Ярину, и с ужасом думал о том, что вдруг не сумеет найти ее теперь в темных водах. Пловец из него так себе – с детства воды боится, а ныряльщик – так и вовсе никакой. И все-таки неуклюже, громко шлепая руками по ледяной воде, он спешил к той, что своей добротой когда-то грела его самого.

***

Ярина понимала, что умирает. Еще секунда, две или, быть может, чуточку больше, но все закончится, боль отступит и воздух, которого так не хватает из-за вездесущей воды, станет больше не нужен – надо только не поддаться соблазну и не вынырнуть, не попытаться отступить. Как же страшно… Как хочется вдохнуть…

Она уходила ко дну, прощаясь с жизнью, и вдруг чья-то рука, необычайно сильная, цепкая, схватила ее за сорочку и потянула обратно – туда, где серебрились отблески луны на темной глади.

Ее вытолкнули на поверхность, и Ярина громко, жадно вдохнула, отплевываясь от воды, закашлялась, едва не плача от досады – она так хотела освободиться от боли, а не дали. Чьи-то пальцы судорожно поправляли ее волосы, гладили лицо; чья-то рука крепко держала ее на плаву, не давая вырваться и уйти обратно под воду; чье-то шумное, тяжелое дыхание раздавалось совсем рядом, пробиваясь сквозь ее собственные всхлипы и непрекращающийся кашель.

- Ваня?! – отдышавшись, Ярина подняла глаза на своего спасителя и расплакалась: - Ванечка, зачем?! Отпусти меня, я не хочу…

Договорить Ваня не дал – рывком прижал девушку к своей груди, глуша неправильные речи, и замотал головой, всем видом показывая, что не отпустит, не даст сделать такую глупость.

- Ванечка…

Она дрожала, он дрожал, вцепившись в худенькое девичье тельце. Холодно ему – зуб на зуб не попадает. Промокшая одежда сковала тело, и только панический страх того, что могло бы случиться, согревал его, придавал силы и мужество. Обхватив Ярину покрепче, греясь ее теплом и грея ее саму, Ваня направился к берегу.

- Куда?! Куда ты меня тащишь? – плакала она, но попыток вырваться больше не предпринимала – силенок, чтоб бороться, просто не осталось.

Ваня, конечно, ответить ей не мог, но что делать, похоже, знал. Даже оказавшись на берегу, он не выпустил Яринку – только за руку ее перехватил и быстро, почти бегом, потащил куда-то вглубь леса, подальше от воды.

Босоногие, мокрые, озябшие, они долго куда-то бежали, спотыкаясь, в кровь раздирая ноги невидимыми ветками. Ярина послушно бежала следом – будто бы все равно ей стало, она шла ведомая чужой рукой чуть позади, с трудом поспевая за Ваней. А он спешил. Хотел согреться. Хотел скорее привести ее к теплу и помощи.

Спустя минут сорок они вышли к избушке Агафьи. Только теперь, оказавшись рядом с домом, Ваня чуть сбавил шаг, обернулся и с плохо скрытым волнением посмотрел на Ярину. Ее безразличный взгляд пугал его; она уже ничего не спрашивала, не плакала, не сопротивлялась, – только смотрела куда-то мимо него остекленевшим взглядом, не замечая ни его самого, ни места, куда привел ее, ни, похоже, дикого холода от прилипшей к телу мокрой сорочки.

- Батюшки святы! – ахнула Агафья при виде них, дрожащих и прозябших, появившихся на пороге дома. – Ваня?! Ярина?!

Ярина чуть качнулась и вдруг обмякла – Ваня едва успел подхватить ее. Замычал, растерянно глядя то на нее, то на мать.

- Заноси ее, Ванечка, заноси! – поторопила Агафья, освобождая проход.

Он принес ее в свою комнатку и аккуратно уложил на кровать. Ярина в себя не приходила. Агафья, склонившись над девушкой, проверила пульс – жива.

- Да что стряслось-то, Вань? – всплеснула она руками. – И что за вид у вас, а? Ну-ка бегом переодевайся! И хватит девчонку разглядывать!

Ваня только глупо улыбнулся на последнюю фразу матери – что уж греха таить, не каждый день он молодых красивых девушек видит, да еще в таком виде – в тонких мокрых рубашках на голое тело. А он-то парень молодой, по части мужской не обделенный. И все же смутился от строгого взгляда матери и пулей выскочил за дверь – что мог, он уже сделал, теперь о ней есть, кому позаботиться.

Чужая постель, сухая сорочка и теплый плед… Ярина открыла глаза и осмотрелась. В маленькой комнатке она была одна. Равнодушный взгляд чуть задержался на старом светильнике на деревянной, покрытой уже облупившимся лаком тумбочке, прошелся по пестрым занавескам, скрывающим черноту роковой ночи, по теплому клетчатому пледу и собственным бледным рукам.

Не дали умереть. Не дали избавиться от боли. Услужливая память в ярчайших подробностях явила то, что вспоминать не хотелось: Марека, сестру и черные воды. Значит, не сон. Значит, не показалось. Слеза скатилась по щеке, защекотала ухо, и Ярина, утерев ее, попыталась привстать – добрые люди не оставили ее, но разве это ей сейчас нужно? Ей хотелось уйти, спрятаться от всех, чтоб не видеть жалость в их глазах и немые вопросы, на которые у нее самой ответов нет. А ведь вопросы будут… Обязательно будут! Дверь в комнату, вон, приоткрыта, и видит Ярина, как за круглым столом Ваня что-то спешно пишет для сидящей рядом Агафьи – видать, во всех подробностях рассказывает, что случилось. А что ты, Ванечка, знаешь?

Агафья читала каракули сына и хмурилась. Молчала и хмурилась, закрывала глаза и терла виски, пытаясь сложить воедино то, что случилось на поляне. Она прекрасно знала и Ярину с Агнешкой, и Марека, и понимала, что парень сам на такое предательство ни за что не пошел бы – Ярина всегда занимала в его сердце особое место, с самого детства. Агнешка… Ну конечно, опять без Агнешки здесь не обошлось! Она так любить хотела… Женщина тяжело вздохнула: не услышала девочка ее предупреждений, не удержала в себе силу.