Внедрение в ЦК 2

— Поздно, слишком поздно! У вас же практически полностью готово здание литейного цеха — начинайте обучать людей в этом здании, станки для обучения будут со дня на день. Вы не бойтесь проявлять инициативу, иначе придется искать другого руководителя.

— Обязательно, так и сделаем!

— Переведите кирпичный завод тоже на трех-сменный режим — строительного материала в городе наверняка не хватает, вы и сами скоро почувствуете нехватку кирпича. Поднимите закупочную цену на глину — горожане еще очередь займут на ее доставку.

Покидая завод, я сделал себе зарубку в памяти — для технических руководителей нужно вводить курсы менеджмента. Опять нужно привлекать иностранцев для чтения лекций и проведения тренингов!

Добравшись до вокзала, я думал сходить в привокзальный буфет заказать обед для всей своей банды, но меня перехватил сотрудник газеты «Жизнь Сибири» Вадим Михайлович Лавров с жалобой на местную безопасность.

— В марте в помещение редакции явился в сопровождении вооруженного красноармейца помощник начальника секретно-оперативного Отдела ГубКГБ и, предъявив мне ордер об аресте, обыске и так далее, подписанный товарищем Коростиным (председатель КГБ в Челябинске), объявил меня арестованным.

На моё заявление, что я подчиняюсь аресту лишь после того как поговорю по телефону ГубКомитета и ГубРевкома — агент, арестовавший меня заявил, что разрешить мне этого не может и лишь после моего категорического требования и своего разговора с товарищем Коростиным он мне это разрешил.

Я вызвонил по телефону товарища Полякова, который после переговоров с Коростиным мне сказал, что арестован не буду и лишь должен пройти в ГубЧека для переговоров.

В кабинете председателя ГубКГБ, когда я туда вошел, находился Коростин, Вилков и два других лица, очевидно, члены коллегии.

Один из последних в моем присутствии начал делать выговор агенту, арестовавшему меня за то, что он допустил мой разговор по телефону — Вы должны были обращаться как с арестантом и в случае неподчинения вашим приказаниям могли стрелять — вот почти его точные слова. Слыша это и недоумевая, я обратился к товарищу Коростину "Я пришел выслушать Вас и согласно слов Председателя ГубРевКома аресту не подлежу". На это мне Коростин ответил: — Постановление об Вашем аресте есть постановление коллегии ГубКГБ, и я его не отменял». После этого мне было предложено пойти в комендантскую, где на меня должен быть составлен арестный лист в общем порядке. Мой протест против ареста остался без ответа.

В комнате помощника коменданта на меня был заполнен арестный лист. В это время по телефону было отдано распоряжение о «тщательном обыске» меня.

Два красноармейца сняли с меня полушубок, выворотили карманы, сняли ботинки, чулки, расстегнули брюки и довольно долго, хотя и не умело обыскивали. Записная книжка с деловыми бумагами и частными записками, деньги, блокнот — были отобраны. После обыска помощник коменданта предложил мне расписаться в заполненном арестном листе; одна графа — «предъявленное обвинение» — заполнено не была, и естественно при подписи я её прочеркнул, тем более, что обвинение мне формально предъявлено не было.

Помощник коменданта, с площадной бранью вырвал у меня ручку и в чрезвычайной грубой форме, на «ты», закричал на меня, что я должен делать то, что он мне приказывает, а не черкать зря бумагу. На мое указание, на недопустимость такой формы поведения и просьбу назвать свою фамилию он и вошедший в комнату какой-то весьма полный и румяный молодой человек в одежде защитного цвета закричали на меня, выругались и я, видя их, очевидно укрепившуюся привычку такой формы «разговора» со всеми арестованными счел за лучшее замолчать.

Меня под усиленным конвоем отвели в комнату, где содержались наиболее опасные контрреволюционеры и спекулянты. Комната была настолько переполнена, что негде было сесть: арестованные валялись в лежку на полу.

Просидев несколько часов здесь, я был переведен в другое помещение, где содержались преступники — «помельче». Второе помещение, было также переполнено до пределов, воздух невыносим, паразиты кишат.

Через караульного начальника я заявил Коростину, что условия, в которых я содержусь, невыносимы и, продолжая оставаться в них я, безусловно, заражусь тифом. Через час я получил ответ — товарищ Коростин оставил вашу просьбу без последствий. Около одиннадцати вечера я все же был переведен в другую камеру, где содержались кроме меня еще три арестованных, в это же время мне был дан кусок хлеба. До этого с двух дня я был голоден. «Спать» приходилось на голых нарах. Было ужасно холодно — печь не топлена. «Спать» — я ставлю в кавычках, так как благодаря паразитам и холоду в продолжении всей ночи я забывался всего лишь на несколько минут.

На следующий день в час дня я был вызван к заведующему следственным Отделом ГубКГБ на допрос. Прождав около полу-часа у двери кабинета заведующего, я был вызван км нему. Здесь мне было представлено обвинение, в отказе напечатать возражение ГубКГБ на статью товарища Горина, будирующую и восстанавливающую массы беднейшего пролетариата и трудового крестьянства против революционного органа КГБ. Объяснить мотивы дать опровержения я отказался и заявил, и заявил, что я могу их сказать или в кабинете редакционной коллегии или же при судебном разбирательстве моего дела. Ответив на ряд мелких вопросов, касающихся некоторых несущественных деталей, мне было предложено вновь объяснить мотивы отказа от помещения опровержения, причем было заявлено — ГубКГБ является органом административно-карающим, дело мое будет рассмотрено без моего присутствия и от ответа зависит характер меры пресечения. Дать ответ я вторично категорически отказался и опять заявил, что мой арест я считаю насилием над социалистической прессой. После этого допрос был закончен и я видел, как следователем было написано заключение: «Мера пресечения — содержание под стражей в тюрьме». На мою просьбу сообщить Губкому и ГубРевКому о том, что я продолжаю оставаться под арестом, следователь ответил, что ГубКГБ ходатайство ГубКома о моем освобождении не удовлетворило и поэтому он считает исполнение моей просьбы лишним. Тут же мною был заявлен протест недопустимых условий моего содержания под стражей и о ругательстве и оскорблениях меня после обыска. — «Подайте письменное заявление» — был ответ. Считаю нужным добавить, что допрос велся в очень корректной форме.

После допроса я был препровожден в прежнюю камеру, откуда и был освобожден, по постановлению объединенного заседания коллегии ГубКГБ, ГубКома и ГубРевкома, как мне сказало лицо, выдавшее мне пропуск. Просидев почти месяц, меня отпустили, не дав никаких объяснений.

Считая мой арест и издевательства надо мною, которые мне довелось перенести во время моего заключения фактом самоуправства, кулачной расправой, свидетельствующей о полном разложении и безответственности у руководителей ГубКГБ, кроме того и, самое важное, недопустимым насилием над социалистической прессой — прошу вас, товарищ Сорокин, расследовать это дело и виновных привлечь к ответственности!

— Как вы узнали о моем прибытии в ваш город?

— Директор тракторного завода позвонил в редакцию, предложил взять у вас интервью.

— У вас разве еще действует ревком?

— Уже упразднили, слава Бо… Извините, привычка.

— Не надо стесняться веры в Бога. Хорошо, я отдам распоряжение в буфете и выйду на привокзальную площадь.

В сопровождении двоих охранников мы на пролетке добрались до двухэтажного здания КГБ на Оренбургской улице. На огромном балконе стояли трое в мундирах и курили папиросы, едко отмечая того или иного прохожего.

Конец ознакомительного фрагмента.