Страница 19 из 27
Ян криво усмехнулся: сам виноват, купиться на такое…
— Но шанс у тебя есть. Так и быть, гуляйте пока до поры со своей ведьмой. Как ты понимаешь, мне прекрасно известно, где она, — пояснил инквизитор, — Что написано на бумаге одним, может быть легко прочитано другим… Но так уж вышло, волк, что мне нужна твоя помощь.
Лют от изумления лишился дара речи, а когда обрел, — выразился кратко, но емко:
— Видно, на старости лет ты совсем ума лишился! Что б я — тебе помогал?! Давай сразу вяжи меня — и к кату! А то — стреляйте: так надежнее будет! — он глумливо оскалился.
— Почему-то мне кажется, что ты меня выслушаешь!
Янош выразительно вздернул смоляную бровь.
— Хотя бы потому, что от этого не только твоя жизнь зависит, — невозмутимо закончил Хессер.
— С настоятелем что? — сдержанно рыкнул оборотень.
— Отец Бенедикт ранен — тут тебе не врали. Выживет ли: бог весть — два болта в упор не шутки. А когда выживет, мы с ним другой разговор поведем… — пообещал инквизитор.
Ян соглашаясь кивнул: ему объяснять ничего не надо было — полный набор: разбойничающий оборотень, беглая ведьма, и укрываемый дьяволенок до кучи…
Костра не будет, — монахи своих не жгут, — но лучше б был!
— Так вот, — продолжил Иоганн Хессер, — Мне нужен ковен. А ковену нужен он!
Пальцы впились в плечо Уриэля, выталкивая его вперед.
— Про вас в городе они тоже наслышаны. Так что если ты им его привезешь — не удивятся!
— Он тут при чем?
— А при том, волк, что стрелявшая в твоего покровителя женщина — графиня Элеонора. Мать вот этого маленького ублюдочного паршивца.
Ян наклоняет голову, пытаясь найти хоть какой-нибудь выход… Для всех!
— Ты отдаешь его им, а потом открываешь ворота…
Пауза. От оцепеневшего юноши остался только слух. И еще — страх. И еще — боль, обида. И все же — понимание, узнавание…
— Хорошо, — соглашается Ян, и попросил, — к аббату проводите…
Хессер кивает дозволяюще, а рядом с ним по-прежнему стоит Уриэль. И даже слез нет в его удивительно-светлых глазах…
15
Входя в келью Ян огляделся, и едва удержался от вздоха: сколько лет прошло, а ничего не меняется…
Это даже лучше, когда ничего не меняется — лучше, чем так!
Не обращая внимания на монаха, читавшего Страсти Господни, Ян опустился на колени у узкого монастырского ложа. Не хотелось верить, но сам видел: то, что отец Бенедикт еще жив — уже чудо Божие. Бессилие, беспомощность — страшное чувство. Отдал бы за этого человека всю кровь до капли, а изменить, помочь не в силах… страшно.
Вроде уже и не дите малое, понимаешь, что есть дороги, с которых не возвращаются, сам сколько раз смерти в лицо глядел, но оказывается до сего момента даже мысли не допускал, что с тем, кто тебе отца и мать заменил, что-то может случиться, может не стать вовсе… Вольно же было тебе гулять, волколак, зная, что есть человек, который тебя в своих молитвах поминает!
Пусто, тошно, горько… Все кажется, что чего-то не сделал, не сказал…
Ощутив едва заметное движение пальцев, Ян вскинул голову:
— Отец…
Сколько всего с губ рвалось, да так и не прозвучало.
— Всякий верующий в Него не погибнет, но имеет жизнь вечную… (От Иоанна 3, 16) — голос был на столько тих, что слова можно было разобрать с трудом.
Не бредит ли, — Ян наклонился ближе, вглядываясь в раненого.
Взгляд темных глаз был ясен и тверд, и на мгновение в нем промелькнула усмешка, как будто знал, о чем Янош подумал.
— Помни: «сберегший душу свою потеряет ее; а потерявший душу свою ради Меня сбережет ее» (От Иоанна 10, 39), — голос окреп, набирая силу.
Лют нахмурился, не понимая, почему эти слова Писания так важны для монаха, что он пытается донести до своего непутевого крестника.
— Не надо, отче. Нельзя тебе… Потом поговорим. Я от тебя хоть десяток проповедей подряд выслушаю, — бледно улыбнулся Ян, — Ты выздоравливай, а я вернусь за тобой… Я тебя суду не отдам!
Отец Бенедикт решительно качнул головой:
— Нет. Никуда я с тобой не побегу… Мне ни перед Богом, ни перед братьями каяться не в чем, — строго взглянул на Яна, — такова моя воля, и другой не будет!
Лют смолчал: знал, что спорить бесполезно, да и в таком состоянии нельзя раненного ни беспокоить, ни тем более тащить куда-либо. Веки монаха удовлетворенно опустились.
Тишина, — бормотание чтеца не в счет. Мгновение за мгновением медленно и неотвратимо складывается в ночь. Только сиплое дыхание человека на грани жизни и смерти, и колокол, превращающий безмолвие — во время. Ян сидит откинувшись головой к стене: так хочется обмануть хотя бы себя, обмануться… Но жизнь во лжи бремя немыслимое, тем более, когда осознаешь это. Если ты уйдешь — то с чем?
С проклятием, с благословлением своему приемному сыну?
Оба они шли со своего пути не сворачивая, однажды решенное — не переделывая. И вроде к одному шли, а дороги получились разные, ой какие разные-то! Один, хоть и тверд, как хороший клинок, а никогда чужой крови не пролил ни прямо, ни косвенно, просто ходячая скрижаль с заповедями, иногда бесился Ян… Второй — даже помочь толком никому не получается! Видно на одно только и годен, — сам бы себя не помиловал.
Вот и вышло так, что лучше б им и не встречаться никогда… Графиня ведь за дублетер взялась, потому что аббат не только отказался выдать им будущего послушника, но потому что понял кто они, и дело бы это не оставил уже. Хорошо еще, что оружие оказалось не усиленное: так, бабская безделушка… Все равно, как сам на спуск нажал!
Был ли другой выход, и есть ли он сейчас? Думай, волк! Думай пока время еще есть…
На то ты и по образу и подобию Божьему создан, на то тебе и ум дан, благодать великая и великая печаль.
16
Тревога раздалась под утро. Ян выскочил во двор под зычные крики приора, который вдруг, несмотря на необъятное пузичко, обрел чудесную резвость:
— К книгам, братья! К книгам!
Лют проводил взглядом последние две или три горящих стрелы.
— Какого…?!
По счастью, все строения монастыря были покрыты первоклассной черепицей собственного изготовления, однако огонь все-таки занялся, охватывая хлев, конюшни, и переходя на важнейшее — хлебный амбар, продовольственные склады.
Монахи действовали так слаженно, как-будто все время только к такой напасти и готовились, скромной помощи в виде еще одной пары рук им не требовалось особо.
— Как видишь, волк, дело не в моей прихоти! — рядом встал Хессер.
— Тогда чего ждешь?
— К меня нет столько людей, что бы взять замок штурмом. Да и не замок мне нужен, — без тени недовольства или волнения объяснил инквизитор, как будто беседовал о погоде с соседом, — К тому же, не крестьянскую девку в овине ловим — графиня…
И не одна. Брать их надо так, что бы никто не ушел, а мы многих можем не знать.
Поэтому единственный возможный момент: месса, на которой соберутся они все. У тебя будет прекрасный шанс в это время открыть ворота для Божьих войнов.
Ян хмурился, ища подвох в логичных рассуждениях своего врага. В милосердие и честное слово экзекутора он не верил ни на грош, — какое может быть честное слово мерзкому оборотню. Скорее всего, даже если он из этой передряги вынется живым (где наша не пропадала!), то отправится вслед за всеми почитателями нечистого, которых удастся взять, при чем церемониться с ним не будут: он же не граф. Да и вообще, не будет ли ждать его посылочка на тот свет сразу же, во избежание, так сказать, различных эксцессов…
— Сделай это, волк, докажи, что ты верный сын святой матери церкви, — продолжал увещевать его инквизитор: не требовалось напрягать рассудок, что бы угадать сомнения волколака, — Докажи, что отец Бенедикт не ошибся в тебе. Если ты проявишь добрую волю, это может сильно сказаться на его участи.
У Люта подрагивала верхняя губа, обнажая клык: не просто обложили, за горло взяли. Где уж тут в верю — не верю играть!