Страница 11 из 27
Мила открыла было рот, что бы сказать еще что-то, как вдруг увидела такое, что руки сами потянулись к ограде, выдергивая дрын (хотя, что она одна с палкой может против твари!). Однако волк криво отпрыгнул в сторону и хромая потрусил к лесу. Мила выдохнула, опустила кол и села прямо в пыль.
А уже к обеду пошли разговоры о рыскающем по округе звере. Народ всполошился, еще не забыв происшествие, результатом которого был найденный раненый парень: ну как скотину порежет или порвет кого, а если бешенный, иначе чего ж он около деревни крутится. Лют еще во двор выходил раз от разу, отец Милы в отведенный пострадавшему закут не заглядывал, да и пьян был с утреца, все-таки обнаружив спрятанный дочерью самогон, так что исчезновения раненого никто не заметил и с волком не связал. Почему сама Мила смолчала — она не могла сказать. Может потому, что не помнила в так зацепивших ее глазах ни злобы, ни бешенства, только тоску.
Да и зверем он ее не тронул. Если б Лют желал чего злого, она бы сейчас уже не дышала, а лежала бы с разорванным горлом.
Ни человеком, ни зверем он так и не объявился, а на второй день собралась барская охота: ошалевшие от скуки господа решили потешить себя травлей зверя.
Мила кусала губы: руки работали, а перед глазами стоял страдальческий взгляд Люта, перед тем как он обернулся. Расслабленное во сне лицо, падающие на лоб волосы, разворот крепких плеч… И все это пусть уже в другом облике будут гнать с собаками, подымут на рогатины или еще как…
На следующий день Мила не выдержала: повесила сумку с одеждой, едой и бальзамом для ран на плечо, и ушла в лес.
Безумнее поступок трудно представить: как она собиралась найти в лесу волка ли, человека, — она сама не знала. Добродившись до вечера, она наконец услышала звуки охоты, а затем визг и рык подраненного зверя, и понеслась туда не чуя под собой усталых ног. Это довершило дело — Мила заблудилась. Ругаясь на себя последними словами, она пыталась сообразить в какой стороне деревня, пока солнце еще не село, и куда умчалась охота. Выйдя к ручью, опустилась в мох, уткнувшись в колени: хотелось расплакаться как маленькой девочке.
Внезапно, даже не звук, а тень его заставил поднять голову — перед ней стоял волк. Тот самый. Мила сидела ни жива, ни мертва, — осталось ли в нем что-нибудь от человека, которого она искала?
— Лют…
Волк наклонил голову и тоже сел, а потом и лег, но когда Мила хотела встать — зарычал.
Так и прошла ночь, к счастью теплая: когда она двигалась, шевелилась, волк отрывал голову от лап и рычал, и травница садилась обратно. Ночь была не только теплая, но и ясная, и полная луна заливала лес серебряным светом. Незадолго перед рассветом, Милу даже сморил сон, а проснулась она от тихого вскрика: со сдавленным шипением Лют поднимался на ноги.
Пока травница обрабатывала его старые, местами открывшиеся раны, и новые царапины, оборотень старался на нее не смотреть, сидел молча, словно ожидая ее приговора. Мила взглянула на его опущенную голову, и сурово спросила:
— За что тебя свои гнали?
Догадка оказалась верной.
— Ущербный я, — тихо и очень устало признался Лют, — Под полной луной разум теряю, себя не помню… И перекинуться обратно не могу.
Что бы не собиралась сказать ему Мила, но вместо того прозвучал рог. И судя по треску и лаю, охота неслась прямо на них с новой силой. Неизвестно свяжут ли они Люта с волком, но и лишний интерес им тоже не к чему, — эти мысли молнией промелькнули в сознании женщины, когда она кинула волколаку прихваченные рубаху и штаны. Пока тот их лихорадочно натягивал, ее озарило. В мгновение ока она скинула юбку, взлохматила волосы и едва успела прильнуть всем телом к Люту, как на них вылетели всадники.
Мила, уже не притворяясь, вскрикнула и спряталась за широкой спиной. Сбитая с толку свора растерянно закрутилась вокруг них, чуя ненавистный запах: их осадили, развеселившись при виде полуголой парочки. Девка была не первой свежести и не то чтоб очень, поэтому задерживаться господа не стали, лишь посмеявшись вволю над милующимися крестьянами. А вот Люту в этот момент травница показалась краше самой жизни. Мила, естественно, отнекиваться не стала, когда он потянул ее на примятый мох. Прижатая тяжелым горячим телом, она лишь подумала: вот какое оно оказывается, бабье счастье…
Деревня греха боится. Мила и Лют повенчались как положено и без долгих проволочек. Травница просто поставила его перед фактом, что если он уйдет, то она пойдет за ним. После всего-то… Лют лежал уткнувшись ей в шею, и не сразу смог ответить, так у него сдавило горло.
— С тобой останусь, — хрипло выдавил он, — Не страшно?
— Я не из пугливых.
— Вижу!
На том и порешили. Стали жить по-семейному. Деревня по началу на чужака косилась, но пришлый парень оказался толковым, имел руки ко всякой работе приспособленные, и себя не ронял и к другим с уважением, — так что вскоре его вроде как приняли.
Лют удался и лицом и статью, и бабы даже завидовать начали, потому что кроме молодой жены ему никто не надобен был, всякие хиханьки он спокойно осаживал.
Мила же вдруг зацвела, как яблоня. Ходить стала плавно, глаза шалые, а как потяжелела и раздалась — мужики лишь головой качали: чужак оказался глазастый, не упустил богатство.
Счастье долгим не бывает. Мила и Лют прожили в согласии чуть более года, когда судьба взяла реванш. В начале до деревни кое-как добрался едущий по своим делам монах, с которым в дороге приключилась беда.
Мила смотрела на него с испугом: лишний раз привлекать к себе ненужное внимание не хотелось. Но молодой монах, назвавшийся братом Бенедиктом, чье лицо посерело от боли, помощью брезговать не стал. Мила уже заканчивала перевязывать ему поврежденную ногу, когда услышала пьяные вопли отца.
Ей оставалось только поджать губы: в иные дни за ним мог бы присмотреть Лют, но нынче луна была как раз полная… И тут она наконец разобрала о чем он кричит и сорвалась с места даже не закончив с монахом. Бежала она совсем не туда, где отец живописал свою встречу с волком, а к дому. И сразу же поняла, что случилось то, чего они с Лютом и боялись: дверь погреба, в котором на такие дни и ночи отсиживался оборотень, пока Мила отговаривалась, что его беспокоят раны, была не только не заперта, но распахнута настежь. Люта не было.
Мила подсчитала дни и молилась, — а что ей еще оставалось? Деревня опять бурлила: у страха глаза велики, и пьяная болтовня разрослась до невиданных размеров.
Волка видели — крупного матерого зверя, и то, что он не совсем обычный, было ясно. Упоминаний об оборотне и имя Люта пока не звучало, — и на том спасибо, что не было сказано, что волк появился ИЗ погреба, а не сверху, — но травница чувствовала себя как на углях. Когда прибыли Иоганн Хессер, известный охотник на ведьм и прочую нечисть, с двумя спутниками (ему-то и вез письмо брат Бенедикт), Мила была близка к тому, что бы собрать какие-никакие пожитки и уйти в лес, благо погода стояла хорошая и теплая. Но в деревню ей тогда не вернуться.
Бросать хозяйство, уходить в никуда, да еще перед самыми родами, только потому, что очень страшно выглядело глупо.
Ночью она совсем не спала, часто выходила на двор, бродила вдоль плетня, высматривая своего волка. И углядела таки. Как всегда сразу после таких приступов, Лют был обессилен, вымотан, но времени, что бы придти в себя у них не было. Мила, поддерживая, вела его к дому огородами и задворками, благодаря Бога, что хоть эта забота с плеч свалилась, и теперь они вместе.
На том удача и кончилась. Их увидел Владек, возвращавшийся от кумовой жены, и два и два наконец сложилось. Шума он подымать не стал, но кумовы вилы прихватил и пошел за подмогой. На подворье к ведьме явились скоренько, тихо и всем миром.
Лют успел толкнуть жену к дому, но бежать ему было поздно, драться нечем, а перекинуться не дали. Прямо так на пороге на вилы и вздели.
Мила заперлась в доме, да много ли бабе на сносях надо? Так и появился на свет Янош Лют, и родовая кровь матери смешалась с остывающей кровью его отца, пока подступившие монахи определяли, ломать дверь, или сжечь вызвавшую оборотня ведьму вместе с домом. Мила перепугалась совсем, — не за себя, то что ей живой тоже не уйти, она знала. Если б не монахи, не Иоганн Хоссер, селяне ее не тронули бы, дали уйти, а остаться она и не смогла бы, однако теперь судьбу ведьмы определяли уже не они. Ум отчаянно искал выход и не находил.