Вокруг трона

Глава 2

Литераторы, ученые и художники [76]

I. Обмен любезностей с императорами Запада. – Культ св. Екатерины. – Лагарп. – Дора. – Аббаты. – Скептики и диссиденты. – Мадемуазель де Леспинас. – Аббат Галиани. – Рюльер. – Шапп д’Отрош. – Французские литераторы при дворе Семирамиды. – Мерсье де ла Ривьер. – Сенак де Мейлан. – II. Русские писатели и поэты. – Сумароков. – Державин. – Карьерист восемнадцатого столетия. – Русские подражатели Вольтера. – Князь Белосельский. – Два Шуваловых. – III. Западное искусство в России. – Французские художники в Петербурге. – Фальконе. – «Годы его нетерпения». – Незаплаченный долг. – Клериссо. – Гудон. – Мадам Виже-Лебрён. – Русские художники. – Лосенко.

В том европейском царстве ума, в котором, по словам ее поклонников, Екатерина требовала если не места, то почестей властительницы, она отдавала первое место философии. Однако и литературные, артистические и художественные знаменитости пользовались ее покровительством. Каково оно было, мы и хотим яснее определить здесь.

Екатерина не старалась создавать литературных, артистических и научных знаменитостей: она брала существующих и приобщала их к себе, как польские или турецкие провинции. Она расточала комплименты, золотые и бронзовые медали, – впрочем, более бронзовые, – и время от времени несколько экю: Седэну за его комедии, Гюи за его «Путешествие в Грецию», аббату де Сен-Сюльпису за его филантропические учреждения, Лагарпу, Дорà, Мармонтелю, Вольнэ, аббату Галиани... Она посылала меха мадемуазель Клерон, Лекэну, Превилю, Велькуру. Она купила у Филидора «Carmen soeculare», партитуру более прославленную, чем любимую публикой, а у одного капуцина с улицы Сен-Онорэ – составленную им карту полушарий. Екатерина была более щедра при покупках коллекции, потому что при этом получала некоторую ценность взамен; она предлагала пятьсот тысяч ливров за кабинет Пеллерена, знаменитого нумизмата, но последний остался французом и предпочел продать эту бесподобную коллекцию за половину цены Людовику XVI. Она просила короля о пенсии для г-жи д’Эпинэ. Она написала три черновика лестного письма Мармонтелю, прибавляя экземпляр перевода его «Велизария», напечатанного в России и сделанного ею при сотрудничестве Орлова, Шуваловых и Чернышевых. За все это ей платили похвалами и панегириками, доходящими до низкопоклонства и обоготворения.

Более всего приносила такую дань Франция, так как на ее долю перепадали главные подачки Семирамиды. «Если ваша великая бабка заслужила в России бессмертие, то она получила его из Франции», сказал Сюар императору Александру в 1814 г., и был прав. Ла Гарп и Дорà сочиняли в честь великой Екатерины послания на манер посвященных Буалó Людовику великому; Томà посвятил последние свои годы восхвалению, в довольно неудачной «Петреиде», наследницы и преемницы дел Петра I; Вольнэ в своих «Соображениях по поводу войны Турции с Россией» еще старался в 1788 г. оправдать политическую систему императрицы, принятую ею на Востоке. В «Картине Парижа» Мерсье ставил примером дофину поведение великой государыни, – без сомнения, конечно, не ее поведение в личной жизни. Церковь действовала в том же направлении. Хотя св. Екатерина Вольтера и не была похожа на святых, которым эта церковь поклонялась, ее служители все же усердно кадили ей, начиная с аббата Готье, малоизвестного автора приторной поэмы, оплаченной медалью, аббата Романа, автора поэмы «Оспопрививание», посвященной государыне, и кончая аббатом де Люберсак, воспользовавшимся посещением разных учреждений Парижа в 1782 г. великим князем Павлом, чтоб расхваливать перед своими читателями такие же учреждения Петербурга.

Так сильно распространенный и горячо поддерживаемый культ святой Екатерины встречал мало противников. Мабли только сделал несколько замечаний по поводу политики в Польше; Рейналь называл комедией знаменитую комиссию по составлению уложения; Руссо отказывался от делаемых ему авансов скорей в силу инерции, чем по убеждению. В женском лагере были холоднее и порой возмущались: как ни старался «козел отпущения», он не мог побудить мадемуазель де Леспинас поклонялся всеобщему божеству. «Гримм возвратился, – писала она, – я забросала его вопросами; он описывает царицу не как государыню, а как любезную женщину, полную ума, остроумия и всего, что может прельстить и обворожить. По тому, что он рассказывал, мне представлялось скорее очаровательное искусство греческой куртизанки, чем достоинство и блеск императрицы великого государства».[77] Мадам дю Дефан относилась скептически, а ее бабушка, герцогиня Шуазёль, в письмах к ней пускалась в очень многословную и едкую критику Семирамиды и ее отношений с Вольтером.

В 1794 году г-жа Сталь писала Мейстеру, другу и сотруднику Гримма, по поводу заговора, поддерживаемого Екатериной против шведского регента: «Ваша императрица нас измучила. Говорят, она знает о моем существовании; я бы желала ничего не знать о ней».

Нашлись и диссиденты, преданные по-своему, но желавшие принадлежать к отдельной церкви. Бывший с 1770 года самым твердым приверженцем екатерининского культа, аббат Галиани отказывался признать все его догматы, установленные великим жрецом Фернея. Например, в догмат терпимости, внесенный вольтерианским символом веры в число добродетелей Екатерины, он не верил. Он так исповедывался д’Аламберу: «Его Екатерина умная женщина, потому что она нетерпима и стремится к завоеваниям. Все великие люди были нетерпимы; так и следует». Правда, он любил иногда подписываться Макиавелли, и его ересь не мешала ему конкурировать с Дидро в составлении надписи на подножии статуи Петру Великому и так повернуть дело, чтобы произведение Фальконе явилось памятником во славу Екатерины. Он составил следующий латинский эпиграф:

Catharina II Augusta Mater senatus, Mater castrorum, Mater Patriae, и пр.

Екатерина лучше поняла, чего требовала ее слава, когда просто написала:

Petro primo,

Catharina secunda.

Но она купила у аббата его собрание книг и литографий, составленное его братом Бернаром, издателем «Витрувия», заплатив столько, сколько он назначил. Между ними было маленькое недоразумение по поводу запоздавшей прибытием медали. Но от этого пострадал один «козел отпущения». «Чудовище забвения, – писал ему аббат, – что вы еще хотите от меня с вашим кокетничаньем и льстивым обнадеживанием? Разве вы не видите, что моя неудача изменяет порядок и природу вселенной? Разве вы находите естественным, чтобы государыня, которая расточает миллионы на подарки, которая рассыпает их, как солнце свои лучи на правых и виноватых, три или четыре года не могла собраться прислать для меня бронзовой медали? Моя непостижимая судьба приводит меня в бешенство». Медаль, наконец, явилась, и Гримм поторопился передать ее обладателю то место письма императрицы, где она говорила о нем: «Ничего не было бы удивительного, если б он был изображен на медали? Разве на них никогда не изображали гениев?» Теперь аббат уже не жаловался более на свою судьбу. В своей духовной он завещал продать какому-нибудь любителю за триста дукатов принадлежавшую ему знаменитую шпагу герцога Валантинуа; если же продажа не состоится, то поднести ее русской императрице, «как знак бесконечной благодарности за все ее благодеяния».

Рюльер, не получивший никакой, даже бронзовой медали, принес более ценную жертву государыне.

В предисловии к первому изданию его «Истории революции в России», опубликованной, как известно, только в 1797 году, после смерти и его, и Екатерины, такой поздний выход в свет сочинения приписан клятвенному обещанию, данному автором государыне после того, как он отказался от тридцати тысяч ливров, которые она предлагала ему за некоторые поправки и выпуски в его работе. Мы, однако, не знаем причин, заставивших его согласиться на этот компромисс, выгодный только для Екатерины. Дидро, бывший посредником и переписывавшийся по этому поводу с Фальконе, нам их также не объясняет. Библиотекарь императрицы советовал уничтожить книгу, хотя автор в ней и в письме к Фальконе называл царицу «нашей государыней» и «дельной женщиной», ип gran cervello di principessa.[78] Екатерине очень хотелось прочесть сочинение, но автор отказался прислать рукопись или копию с нее; он уверял, что не имел намерения печатать книгу и написал ее только для своих друзей. Екатерина все-таки беспокоилась. Привилегированных друзей у автора было немало: д’Аламбер прочитал рукопись, потом и графиня Эгмонт, г-жа Жофрен и многие другие. Они все рассыпались в успокаивающих уверениях, д’Аламбер, например, говорил, что предпочитает правду всяким восхвалениям, а герцог де ла Рошфуко нашел в сочинении изображение если и не особенно нравственной, то все же прекрасной жизни. Наконец, Дидро высказал свое мнение в таких словах: «Если вы, государыня, придаете большое значение приличиям и добродетелям вашего пола этому обветшалому тряпью – то это сочинение сатира на вас; но если широкий кругозор, если мужественные и патриотические мысли для вас дороже, то знайте, что автор представляет вас великой государыней и в общем приносит вам более чести, чем зла».[79]

77

Письмо к аббату Галиани.

78

Великий царственный ум.

79

Разговор, приведенный в депеше Дюрана, С.-Петербург, 9 ноября 1773 г. Архив французского Министерства иностранных дел.