Вокруг трона

Затем, по мере его удаления от Петербурга, планы – планы мелочные и презренные, исчезновению которых из своей легко воспламеняющейся головы он радовался – снова появляются и формулируются все отчетливее. Он говорит все более и более положительным тоном в своих откровенных письмах к жене: «Не могу поверить, чтоб это было все, чего мы можем ожидать от государыни, которая – само великодушие, ради которой я уже в пожилых годах проехал больше полуторы тысячи лье; которая не пренебрегала принять от меня подарок и для которой я работал всеми возможными способами день и ночь в продолжение пяти месяцев».

После своего отъезда Дидро нашел возможность возобновить переговоры об Энциклопедии. Императрица передала проект одному из своих министров, чтобы установить материальные условия выполнения предприятия, и Дидро надеялся, что деньги скоро будут высланы: «Дело идет не менее как о сорока тысячах рублей, или 200 000 франков, проценты с которых мы будем получать сначала целиком, а потом частью в течение лет шести... Это прекрасно устроило бы наши дела... Только надо скрывать все это от детей, которые стали бы мучить нас, чтоб добыть от нас капиталов. И, кроме того, удастся ли дело, это еще не вполне выяснено. Однако чем больше я думаю, тем менее могу допустить, чтобы эта государыня, такая великая во всем, в данном случае уступила мне первенство, потому что – как ты знаешь – я сам связал ей руки и остановил ее щедроты».

Он не считал нужным сообщить жене, что во время пребывания в Петербурге и до отъезда, живя у Нарышкина, где содержание ему ничего не стоило, он уже несколько раз прибегал к помощи «императорской шкатулки», правда, в виде небольших сумм – всего «тысяч двенадцать франков», – по местным известиям. Перед отъездом ему был подарен прекрасный экипаж, но он сломался в Минске. Дидро надеялся на большее. И вот почему с каждой остановки на своем пути в Париж он не забывал слегка потормошить задремавшую было щедрость, пробуждения которой ожидал. Он писал государыне, что употребит все усилия, чтобы привести в восторг всех, кто будет расспрашивать его о ней. Заходя дальше Вольтера, он называл себя русским и объяснял, «что сделался им из-за неблагодарности своей родины и доброты императрицы». А на другой день после своего приезда в Париж – какое искусство в описании сцены возвращения:

«Таланты и достоинства Вашего Величества сделались предметом наших вечерних бесед. Желают все знать. – Стало быть, у нее в лице много благородства? – Больше и вообразить себе нельзя. – Но вы говорили, что она сама милость и приветливость?.. – Все, кто приближались к ней, скажут вам то же самое. – И вы не трепетали, входя к ней? – Как же: но это продолжалось недолго, потому что и ее положение, и ее веление скоро забывались; она в одно мгновение заставляла исчезнуть все это. – Есть у нее твердость? – Она сказала мне сама, что мужество является к ней в минуту опасности. – Любить ли она правду? – Выше всего. – Образована она? – Она знает свое государство, несмотря на всю его величину, лучше, чем вы свои мелкие домашние делишки».

Таким образом целые страницы были посвящены перечислению многочисленных качеств необыкновенной женщины, у которой философ нашел «душу Брута в соединении с обаянием Клеопатры», как он говорил княгине Дашковой и повторял мадемуазель Волан, «твердость первого и обаятельность второй». Увы! твердость Брута-Клеопатры проявилась на этот раз в ущерб бедному Дидро в скоро подтверждающемся отказе исполнить его упования и надежды. Правду сказать, вряд ли Екатерина когда-нибудь серьезно думала дать двести тысяч франков на издание новой Энциклопедии.[68] Она всегда берегла великие щедроты для своих фаворитов. И тут главное место занимали подарки землями и крестьянами, которые – особенно со времени присоединения Польши, где система конфискации применялась широко – не стоили ей самой ничего. Екатерина предполагала поддерживать дружбу с философией, не входя в такие издержки, и это ей удавалось. В 1779 г. Дидро был принужден «одним из тех тяжелых обстоятельств, которые заставляют самые непреклонные души преступить строгие законы скромности», обратиться к великодушию императрицы, прося у нее ничтожной суммы в две тысячи рублей. Она на этот раз исполнила просьбу милостиво и с деликатностью, которой всегда умела сопровождать свои мелкие подарки, удваивая тем самым их ценность. Гримму было поручено передать эту сумму Дидро, «уже знающему, куда их употребить». Пять лет спустя, вследствие известия, полученного от Гримма, Екатерина позаботилась о том, чтобы ее библиотека и ее библиотекарь получили в Париже лучшее помещение. Тридцать лет Дидро жил на улице Vieille Estrapade в квартире четвертого этажа. Библиотека помещалась еще этажом выше. Врач философа утверждал, что лестницы очень вредно отзываются на здоровье Дидро, страдавшего астмой. Екатерина поручила нанять для библиотеки великолепное помещение на улице Ришелье. Но судьба не позволила философу воспользоваться заботой царственного друга: всего двенадцать дней наслаждался он своей новой квартирой. На тринадцатый он умер от припадка удушья. Однако он еще имел время раздумать о непрочности связей с сильными мира сего и написал следующую фразу, где проглядывала сущность впечатления, составившегося у него о пребывании в Петербурге, после возвращения оттуда: «Самый опасный враг государя – это его жена, если она знает еще кое-что, кроме рождения детей».[69] За некоторое время до того Екатерина тоже высказывала свои размышления, думая о знаменитом покойнике, и в таких словах делится ими с Гриммом: «Я нашла в каталоге библиотеки Дидро тетрадь под названием: «Замечания на Наказ Ее Императорского Величества комиссии депутатов для составления Уложения». Это сочинение чистая болтовня, в которой не найдешь ни знания дела, ни благоразумия, ни дальновидности. Если бы мой Наказ был во вкусе Дидро, он был бы способен все перебудоражить. Он, вероятно, сочинил это после своего возвращения отсюда, потому что никогда не говорил мне об этом».

С той и другой стороны разочарование было одинаковое и полное. Из духовного общения этих двух существ, в которых можно бы предположить такую близость, осталась только библиотека, окончательно приобретенная для императорского книгохранилища; но и ее постигла грустная участь. К ней не отнеслись, как к библиотеке Вольтера, о счастливой судьбе которой мы уже упоминали. Перевезенная в Петербург в 1780 г., библиотека Дидро некоторое время помещалась в залах Эрмитажа; но скоро нашли, что она занимает много места, и решили присоединить ее к публичной библиотеке. Книги с пометками философа были поглощены последней, рассортированы по разным отделам; и теперь уже нет возможности разыскать их.

То, что мадам де Вандёйль говорит об одном особенном экземпляре Энциклопедии, находившемся в числе книг и дополненном самим Дидро, – лично для себя – текстом, который был уничтожен цензурой, кажется неточным. Тем не менее, потеря этого экземпляра очень большая утрата. В 1772 г. мадам де Вандёйль ввиду грозившей революции уничтожила еще один памятник славного прошлого: письма Екатерины к ее отцу, а в 1815 г. в Правительственном журнале были напечатаны следующие строки: «Императрица призвала г. Дидро к своему двору; но, увидав и услыхав его, поспешила отделаться от подобного гостя».

Но, по крайней мере, некоторые из приобретенных Екатериной, вместе с библиотекой, рукописей философа, из которых шесть томов еще не были изданы, избегли уничтожения. Эти шесть томов, списанные в 1874 г. Годаром, автором интересной книги о Москве и Петербурге, вошли в новое издание полного собрания сочинений великого писателя, вышедшее в 1875—77 г.[70] Франция, обвиняемая философом в плохой уплате ему своих долгов, постаралась оправдаться перед его памятью.

68

А еще менее 200 тысяч рублей, как утверждали некоторые. См. Rambaud. «Revue des deux Mondes». 15 Janvier 1877.

69

Заметки, сделанные на полях «Histoire des Empereurs» одним коронованным лицом.

70

В одном из этих томов находится проект школьного устройства для России, довольно неудачно названный «Планом университета», разбор которого сделал Гизо в 1813 г. в «Analles de l’Education».