Анаис

Впервые в жизни она оказалась голой перед мужчиной. Но взгляд директора немедленно пронзил тонкую и нежную оболочку из кожи и выставил на холодный свет лампы все, что скрывалось под этой оболочкой – грязь, слизь, экскременты, вонь, вонь! Мсье Чалоян приказал ей раздеться, и она повиновалась. А как иначе? Пугающее сознание того, что она голая перед мужчиной, который ее рассматривает, не пропуская ни одного уголка ее беззащитного тела, отступило перед гораздо более ясной, так сказать, логической мыслью о том, что воровка была попросту разоблачена. Она больше не могла ничего скрыть от господина директора. Если бы он захотел, он смог бы разглядывать все самые потаенные складочки. Она вытерпела бы такой долгий и такой подробный обыск, если бы это было ему нужно. У нее не было никаких прав. От нее воняло.

Мсье Чалоян протянул ей мыло и мочалку. Она стала намыливаться, сидя, наклонившись вперед, в покорном отупении, медленными движениями сомнамбулы.

Директор быстро потерял терпение. Он скинул пиджак, засучил рукава рубашки и забрал у девочки мочалку. «Вставайте! Ну! Вставайте!»

В несколько минут Анаис надраили с макушки до пяток. Движения мужчины были сильными, быстрыми, грубыми. Он снова как будто выполнял неприятную работу. Девочка не противилась. Ее кожа порозовела и пылала. Стыд жег ее с головы до ног. Но от этого жара она понемногу обретала уверенность. Теперь-то она чистая?

Мсье Чалоян вернул ей мыло и приказал самой помыть «интимные места». Поскольку девочка стояла в нерешительности, непонимающе глядя на покрытый пеной кусок мыла на своей раскрытой ладони, мужчина снова прикрикнул гневным тоном: «Мне и это сделать?»

«Но, мсье…» – начала было девочка.

Это были первые ее слова с того самого момента, как она прошла в ванную за мсье Чалояном. Она и хотела бы возражать, возможно, защищаться, но обволакивавший жар лишал ее всех сил, отнимал дыхание.

«Только не говори, что ты никогда туда не лазила!» – сказал мсье Чалоян, вдруг перейдя на «ты».

Даже не отвернувшись к стене, Анаис сделала то, что от нее требовали. Больше никогда она не испытает счастья одиночества. Ни одна дверь и ни одна стена не будут настолько плотными, чтобы не пропустить взгляд неумолимого судьи.

Он не позволил ей надеть свою одежду. Юбка, блузка, носки остались валяться на полу. Завернувшись в полотенце, Анаис ждала. Из ванны медленно, шумно вытекала вода, словно унося с собой грязь и слизь, оставшиеся от девочки.

Вся ее кожа горела, но она чувствовала себя лучше. Мсье Чалоян тер ее безжалостно, особенно груди – едва оформившиеся, нежные и чувствительные, как крылья бабочки. В этом месте ей было немножко больно.

Директор вернулся. Протянул девочке черную легкую ткань с атласным отливом:

«Надевайте!»

Это было очень короткое нейлоновое платье, стянутое на талии поясом из того же материала. Мсье Чалоян увидел, что он слишком широк для девочки. Взял ножницы для ногтей и проткнул в поясе еще одну дырку. Он расправил платье над поясом, от чего юбка сразу же поднялась до середины бедра, затем отошел на шаг, чтобы оценить впечатление и был как будто удовлетворен.

«Идемте! Я и так уже много времени потерял», – сказал он, направляясь к двери. Остановился на пороге и, видя, что Анаис не двигается с места, добавил:

«Не просите у меня трусиков! Я таких вещей не держу».

«А у меня есть, в моем шкафчике», – прошептала девочка.

«У нас нет времени. Обойдетесь без них».

Переступая порог, Анаис увидела в зеркале на стене свое отражение в полный рост. Ее белые ноги казались очень длинными под легким платьем, которое колыхалось, вздуваясь на бедрах. Анаис шла босиком. Она даже представить себе не могла, что директор позволил бы ей надеть ботинки. Свои волосы, еще влажные, она торопливо стянула в конский хвост.

Директор отвел ее в столовую. Стол был накрыт на четыре персоны. В ведерке серебристого металла мокла бутылка. Два больших блюда с морепродуктами стояли рядышком. Мсье Чалоян достал из кармана зажигалку и зажег свечи в двух подсвечниках, обрамлявших пиршество. Наконец он сказал: «Вы замените женщину, которая обычно прислуживает за столом, – она заболела. Будете смотреть за тем, чтобы фужеры всегда были полными, чашечки для мытья рук – чистыми. Потом уберете со стола и принесете десерт, кофе, спиртное. Все, чего здесь нет, находится рядом, на кухне. Следите также за тем, чтобы держаться прямо, скромно и почтительно».

Анаис подумала, что на ней нет ни туфель, ни трусиков, и столь небрежный наряд явно не согласуется с выражением «скромности и почтительности», которого требовал господин директор, но тот не дал ей времени возразить: «Если вы успешно справитесь с этой задачей, мадмуазель, я благосклонно отнесусь к вашему случаю и, скорее всего, избавлю вас от строгого наказания».

Застигнутая врасплох, Анаис машинально смотрела на огоньки свечей, в колеблющемся свете которых плавало ненадежное нагромождение крабов, омаров и лангустов. Она стояла, опустив руки, и не вполне поняла, что сейчас сказал директор. Но она чувствовала, что ей, по сути, и не надо понимать и что ее ум, проницательность ей не пригодятся. Она почти успокоилась.

«Я предоставляю вам возможность искупить свою вину, – продолжал мсье Чалоян. – Но если вы находите эту работу слишком низменной, ниже вашего положения, вы не обязаны соглашаться и можете прямо сейчас вернуться к себе в комнату».

Такая свобода, которую как будто предоставил ей директор, придала девочке храбрости, и она снова попросила дозволения сходить за трусиками и туфлями. Мсье Чалояна избавили от ответа: в дверь позвонили.

«Идите откройте», – просто сказал он.

На одном из господ был смокинг. Он казался немного старше мсье Чалояна и двух остальных гостей. Ему могло быть лет шестьдесят. Анаис не умела определять возраст. Это ее не интересовало.

Мсье Чалоян попросил ее откупорить бутылку шампанского. Она не знала, как это делается. Господин в смокинге забрал у нее бутылку и выбил пробку. Пена брызнула и потекла вдоль горлышка. Анаис намочила себе пальцы, разливая шампанское. Ей объяснили, что бутылку надо держать завернутой в салфетку.