Анаис

Винсент отказался от стажировки в Германии и остался дома. Он упрямо ждал нашу беглянку. Мы уже знали, что ему недостает непринужденности.

Анаис вернулась в октябре. На ней была длинная пестрая юбка, доходившая до босоножек без каблуков. Она заплела себе косички. Она была похожа на цыганку. Нет, скорее, на индианку. Возможно, на индианку гуарани.

Когда она позвонила в дверь, мы – Винсент, Жером и я – были дома. Винсент пошел открывать. Он вернулся, не говоря ни слова, совершенно ошарашенный. Анаис шла впереди. Мы молча разглядывали ее юбку, блузку с вышивкой, косички, странную круглую шляпу. Анаис заметила по нашим глазам, какой эффект произвел ее наряд, и веселилась от души. Но она выглядела и слегка озабоченной, словно скроила свою юбку из занавесок в гостиной. В первую минуту мы почти забыли из-за этого представления, что ее где-то носило три месяца. Потом Анаис нам все рассказала.

Конечно, врала она вдохновенно. Но, возможно, это не было просто враньем. Она сочиняла сказки так же, как брала любовников. Просто для удовольствия. «А давайте, будто…» – решала она, словно Алиса из страны чудес. Она попадала в Зазеркалье, скача верхом на парнях, еще больше, чем желание, на новые приключения ее толкало неутолимое любопытство. Это была бесстрашная натура. А главное – счастливая. Я никогда не чувствовал в ней гнева или отчаяния. Она любила жизнь и людей. Ей нравилось, что у людей есть половые органы, особенно у мужчин. И ей постоянно нужно было удостоверяться в том, о чем она уже знала. Вот такая она была, Анаис: открытая нараспашку для мира, но закрытая для действительности. Она отметала реальность движением руки, своим смехом, и больше о ней не думала. Она была не лгуньей, а кем-то совсем другим. Лгуны неталантливы: они постоянно помнят о том, что было на самом деле. И не могут от этого избавиться.

Так вот: Анаис в полицейском участке. Она несовершеннолетняя, у нее нет удостоверения личности. Рыдая, она с трудом выговаривает свое имя. Ее отправляют в КПЗ. Там она проведет ночь. Завтра к ней придет следователь. Как, уже?

Главное, ей сообщили, что ее не отпустят, пока ее родители или «законный опекун» не явятся держать за нее ответ. Вот тогда-то и начнутся настоящие неприятности: семья и полиция сплотятся против нее! Потом суд, «исправительная колония», а может, тюрьма?

Общество использует свои законы и могущество против детей, а Анаис была еще совершенным ребенком: путала бриллианты и молоко с гранатовым сиропом. Но ей все-таки исполнилось восемнадцать, у нее было самое красивое женское тело, какое я когда-либо видел, а ее ненасытность побуждала ее завладевать странными вещами.

Тогда в дело вступил ее крестный.

У Анаис был крестный? А почему бы и нет? В двенадцать лет она потеряла мать, а отец был алкоголиком, не способным ее воспитывать. Вот вам и крестный, старый друг дедушки с бабушкой! Она жила у него. Он полностью взял на себя ее содержание и воспитание. Молодец старик! Мы убедились, что он не слишком ее донимал, давал ей большую волю, позволял свободно уходить из дома. «Он сговорчивый», – сказала Анаис. Надо думать.

У крестного, конечно, было имя: Шарль. Мы станем называть его «мсье Шарль», а не просто «Шарль», потому что немного старомодное «мсье», напоминающее о пенсне и котелке, хорошо подходит господину, которого описала нам Анаис: уверенный в себе шестидесятилетний здоровяк, не обделен деньгами, а потому чувствует себя свободно, обладает титулом «почетного консула» Перу в Париже и – для правдоподобности – сильным испанским акцентом. Потому что мсье Шарль – уроженец Перу. Его можно было бы называть «мсье Карлос», но он живет во Франции уже двадцать пять лет, и этот «Карлос» привнес бы легкое мафиозное звучание, которое совсем не подходит такому господину.

Я говорю «господину», потому что наивных нет, и никто не был полностью уверен в том, что этот мсье Шарль вообще существует, по крайней мере, такой, каким описала его Анаис. Ладно! «Давайте, как будто…» – сказала бы в очередной раз Алиса. Чтобы не усложнять себе жизнь, воспримем крестного Анаис таким, каким подает его она!

Так вот, именно мсье Шарль на следующий день после ареста Анаис вызволил ее из «темницы сырой». Именно он оказался «законным опекуном», которого требовали порядок и безопасность мира. У него на руках были все необходимые бумаги – справки, заключения с визами и печатями… У него было и немало денег – достаточно для того, чтобы ювелир забрал свое заявление, пробормотав – да-да! – слова извинения.

Потом мсье Шарль увез Анаис в Южную Америку: Перу, Аргентина, Уругвай… Она точно не помнила. В мире слишком много стран, а все роскошные отели похожи друг на друга. Анаис не много удалось повидать. Свои экспедиции она устраивала по постелям. Пока крестный занимался своими делами, малышка оставалась в номере, но совсем одна, словно корабль, застигнутый штилем посреди океана. Она немного скучала: ей не терпелось вернуться в Париж.

– И ты не повстречала там «красавца идальго»? – удивился Жером.

– Идальго водятся в Испании, – поправил его Винсент.

– Тогда, – не сдавался Жером, – танцора танго? Анаис не повстречала ни танцора, ни гаучо из пампасов, ни даже захудалого бармена или лифтера. Тогда мне пришел в голову такой вопрос:

– А твой крестный? Разве ты жила не в одном с ним номере?

– Там было две комнаты, – гордо заявила Анаис.

– И твой мсье Шарль их ни разу не перепутал?

– Ему уже за шестьдесят, – серьезно пояснила девушка. И ее ответ удовлетворил трех повес, которых легко было убедить в том, что в таком возрасте мужчины уже вовсе не испытывают желания, за исключением больных, которых необходимо изолировать от общества.

Анаис до утра рассказывала о своих приключениях на другом краю света. Переезжая из одного номера с кондиционером на двадцатом этаже «Хилтона» в другой, она все же мельком видела пейзажи, встречала людей. Она описала, что ей было видно из иллюминатора самолета: гладкий и далекий мир, то переливающийся под несколькими солнцами, созданными воображением, то спрятанный за тучами невнимания и забвения. Она путала места и даты: отправляясь из Перу в Чили, она села на старый кукурузник, который летел прямо над морем, на высоте не более ста метров. Над морем, в самом деле? Она или путала, или просто выдумывала. Но рассказы Шахерезады и не должны быть подлинными. Только бы они не кончались, продолжались до зари. В ту ночь Анаис вела себя с нами так же пристойно, как три месяца со своим крестным. И уснула на канапе – раз и все, посреди описания Рио де ла Плата, где мы и оставили ее плавать.