Страница 3 из 134
У Ивана Савича отлегло от сердца.
– Ну вот, слава богу, что порядочное соседство: честные женщины; а то ведь иногда… попадешь так, что и жить нельзя!
И он бросил ассигнацию опять в шапку. Дворник сжал ее в кулак с ключом, а шапку надел.
– А тут кто?
– Тут-с барышня, дочь умершего чиновника.
– Слышишь, Авдей, барышня.
– Что мне слышать-то! – сказал Авдей.
– А вон там повыше кто? – спросил Иван Савич.
– Это-то?
– Да.
– Женатый чиновник.
– А внизу?
– Чиновник вдовец.
Иван Савич стал морщиться.
– Ас другой стороны? – спросил он.
– Чиновник-с.
– Что за чорт! А там? – говорил Иван Савич, указывая на самый верх, и, не дожидаясь ответа, сам кивнул головой, как будто догадываясь, кто. И дворник кивнул.
– Тоже?
– Тоже.
– Хм! – с досадой сделал Иван Савич. – Женатый?16 – Никак нет-с… у него экономка, Фекла Ондревна, всем распоряжается. Хорошая женщина, такая набожная: ни обедни, ни заутрени не пропустит. А про вашу милость, коли спросит хозяин, как прикажете доложить? Кто вы?
– Кто я? – с важностию произнес Иван Савич, подступая к дворнику.
Дворник попятился и снял шапку.
– Кто я? – повторил Иван Савич. – Я холостой… чиновник!
Дворник надел шапку, тряхнул головой и только что не сказал:
«Что за чудо! Напугал понапрасну. Нам они не в диковинку».
Он запер дверь и тотчас посмотрел в окно из сеней.
– Нет, нету! – сказал он сам себе, – уж не пробрался ли на другой двор? чего доброго от этакого анафемского мужика ждать! Он, пожалуй, и на другой двор пойдет, да даром: пусть пойдет, Фомка-то без сапог сидит.
Иван Савич с Авдеем стали сходить с лестницы. Им встретилась баба с корытом. Они слышали, как она остановилась с дворником.
– Здравствуйте, Савелий Микитич! – сказала она.
– Наше вам, Степанида Игнатьевна!
– Что это, никак вам бог жильцов дает?
– Да, наняли.
– Кто такие?
– Вестимо, кто: чиновники. Я рад-радехонек. Теперь по этой черной лестнице у нас всё чиновники живут. А то уж как я боялся, чтоб не нанял какой мастеровой.
Дня через два на новую квартиру явился Авдей… За ним въехали на двор три воза с мебелью и другими домашними принадлежностями. Получше мебель и разные мелкие вещи несли солдаты на руках. Сам Авдей нагружен был мелочами, как верблюд. Одной рукой он обнял стенные часы; гири болтались и били его по животу. Между пальцами торчал маятник. В другой руке была лампа. Сзади из карманов сюртука выглядывали два бронзовые подсвечника. В зубах он держал кисет с табаком.
– Постой, постой! эк ты ломишь! – кричал он направо и налево. – Не ставь зеркала на грязь-то. Погоди носить: надо посмотреть, пройдет ли. Где дворник? да что ж он не17 отпирает? Господи воля твоя! это сущая каторга. Нет, чтоб самому хоть немножко присмотреть.
– Да где барин-то твой? – спросил подошедший в это время дворник.
– Где! чорт его знает, прости господи, где! Любит на готовое приехать. Переезжай, говорит, Авдей, а я ужо к вечеру буду, да и был таков. Вот ты тут и переезжай как хочешь. Того и гляди все мое доброе растащат; у меня одного платья рублей на семьдесят будет.
Долго еще раздавалась по двору команда Авдея. Он, как гончая собака, раз сто взбежал и сбежал по лестнице. Там поддержит уголок дивана или шкафа, там даст полезный совет, как обернуть мебель, верхом или низом.
– Вот так, вот так, – слышалось беспрестанно, – нет, нет, повыше, еще, пониже, пониже: так, так; ну, слава богу, прошло!
Из окон глядели любопытные. Иные не отходили от окна во все время перевозки: часа этак четыре. Всё по разным причинам. Один любит знать, какая у кого мебель, кто на чем спит, ест, – словом, любит соваться в чужие дела. Другому, видно, наскучили свои, и он зевает по целым часам на чужое добро. Третий любит замечать какие-нибудь особенности и судить о них по человеку, четвертый – смотреть на разные мелкие вещицы.
– Вот шкаф несут, – говорил один соседу.
– Теперь, чай, возьмут комод, – отвечал тот.
– Эх, картину-то как он взял, дурачина: того и гляди заденет за перила! – и тут же не вытерпит и закричит из окна: – смотри, картину-то, картину попортишь!
Экономка чиновника, Фекла Андревна, набожная женщина, оставалась у окна до тех пор, пока Авдей внес последнюю утварь – кадочку с песком, корзинку с пустыми бутылками, две сапожные щетки и кирпич. Она пересказала все своему чиновнику.
– Новый жилец переехал, Семен Семеныч! – сказала она.
Семен Семеныч понюхал табаку, поправил крест в петлице и молчал.
– Богатый должен быть, – начала она опять, – нанял ту квартиру, что на нашу и на парадную лестницу выходит. Зало-то окнами на улицу. Восемьдесят рублей в месяц ходит.18 Тот все молчит.
– Шандалы, я думаю, одни рублей сто заплачены; а столы, стулья какие! диваны красные и зеленые, да премягкие: я на один присела, пока он стоял на коридоре, так и ушла вот до этих пор, инда испужалась.
– До каких пор? – спросил Семен Семеныч флегматически.
– Вот до сих.
Она показала рукой.
– А где он служит?
– Не успела спросить у человека… вот ужо разве.
– Добро, давайте-ка обедать, – сказал Семен Семеныч, – нечего растабарывать.
И хорошенькая соседка вертелась все на пороге. Она прыгала и резвилась, как котенок, даже поговорила с Авдеем.
– А кто твой барин? – спросила она.
– Он-с барин, сударыня!
– Знаю, да кто?
– Не могу знать, майор ли, советник ли какой: должен быть полковник.
– Где ж он?
– Кушать где-нибудь изволит.
– А разве он не дома кушает? А богат он?
И засыпала вопросами.
– Пусти меня заглянуть к вам, пока нет барина.
– Извольте, сударыня! Да ведь у нас еще не убрато.
Она вбежала, все пересмотрела, посидела на всех диванах, креслах и выпорхнула, как птичка.
– Вот погоди ты, егоза! – ворчал Авдей, разбираясь на новой квартире, – ужо он тебе все сам расскажет, усадит тебя, уймешься, перестанешь прыгать-то!
Хлопоты Авдея заключились тем, что он побранился с верхней бабой, Степанидой Игнатьевной, знакомой дворника.
– Что ты, тетка, оставила ушат на дороге? убери! – сказал он.
– Ну, погоди, уберу.
– Чего годить! Вот барин приедет ужо, даст тебе.
– Боюсь я твоего барина? что он мне даст? Эка невидаль! мы сами чиновники.
– Убери, говорят тебе, старая ведьма!19 – Еще ругается! как я скажу своему хозяину, так он тебе скорее даст. Будешь помнить, как ругаться, окаянный, каторжник, чтоб тебе ни дна, ни покрышки…
Она еще звонко кричала, но Авдей захлопнул дверь.
– Ух! – сказал он, отирая пот с лица, – умаялся! С утра маковой росинки во рту не было. Хоть бы закусить чего-нибудь. Боюсь в лавочку сходить: неравно приедет. Да, чай, уж и заперто – поздно. Нешто выпить?
Он отворил маленький шкаф, достал узенькую четырехугольную бутылку светлозеленого стекла в плетенке, потом запер на крюк дверь, налил рюмку и поставил ее на стол. Он оглядывал ее со всех сторон.
– Какая бутылка! – рассуждал он, смеючись, – словно наша косушка, а ликера прозывается! Три целковых за этакую бутылку – а? Ну, стоит ли? Вот деньги-то сорят! Как у них горло не прожжет? – ворчал он – и отхлебнул.
– Какая мерзость! – говорил он с гримасой, – а поди ж ты!
И выпил всю рюмку.
– Право, мерзость!
Между тем Иван Савич возвращался в это время домой. Пошел дождь, один из тех петербургских дождей, которым нельзя предвидеть конца.
Иван Савич позвонил у ворот – никто не показывался. Он другой раз – тоже никого. Наконец после третьего звонка послышались шаги дворника.
– Господи, боже мой! – ворчал он, идучи к воротам. – Что это такое? совсем покою нет: только заснул маленько, а тут чорт какой-то и звонит… Кто тут?
– Я.
– Да кто ты?
– Новый жилец.
– Какой жилец?
– Что сегодня переехал.
– Что те надо?
– Как что: пусти поскорее. Ты видишь, я под дождем.