Бездушный

Глава 4

Роберт

Четыреста семнадцатый день без тебя...

Не понимаю, откуда я знаю точную дату. Никогда намеренно не вел подсчёт. Просто знаю, и всё. Во мне тикают часы, которые всё дальше и дальше отдаляют меня от супруги.

Как тебе там без меня? Уверен, что хорошо. Ты обрела покой и умиротворение, а меня оставила жить в этом аду с вечной ноющей невыносимой болью. Это тоже похоже на хроническое заболевание. Жить можно, даже долго, возможно, но с постоянной монотонной болью в груди. Иногда хочется наживую вырезать у себя тот орган, который болит. Но я с каким-то мазохистским удовольствием каждый раз давлю внутри себя на этот нарыв, чтобы стало еще больнее.

Рабочий день, полдень, на стене моего кабинета тикают механические часы. Слежу за секундной стрелкой, покручивая кольцо на безымянном пальце.

Ты на меня его надела когда-то давно со словом «бесконечно». Я существую, а ты – нет.

Почему ты не сдержала своё слово?

В чем, мать твою, выражается эта бесконечность?!

В моей вечной боли? Я в ней уже захлебнулся.

Можно, конечно, всё решить быстро и красиво. Берёшь ствол, вжимаешь дуло в висок. Зажмуриваешься, нажимаешь на спусковой крючок...

И всё.

Эта реальность выключается.

Только вот не уверен, что встречусь с тобой. Я вообще больше не верю в высшие силы и жизнь после смерти, в какой бы ипостаси она ни протекала.

Бога нет. Там, наверху, только чёрная дыра. А если бы кто-то в самом деле существовал там, он бы не забрал ее у меня и не оставил ребенка сиротой.

Мой сын сирота при живом отце. Потому что я тоже труп. Инвалид, лишённый чувств, любви, сострадания и эмоций. Во мне всё атрофировалось. Меня тоже нет. Звучит ужасно. Сам от этого понимания в шоке, но я не могу ничего дать нашему ребёнку. Ничего стоящего, что должен дать родитель.

Я просто не могу.

Не могу с ним общаться, не могу порой смотреть на него... Потому что именно он забрал у меня Лену.

Если бы его не существовало, то она бы жила.

Понимаю, что звучит ужасно. И за это мне тоже хочется пустить себе пулю в лоб.

Никак не могу переломить себя и разделить эти чувства. Она пожертвовала собой ради сына, тем самым убив меня.

У него ее волосы, ее черты лица, ее ямочки на щеках и ее запах. Смотрю на Артема, и меня трясет.

Я бездушный урод.

В первый месяц после смерти Елены я не мог вообще смотреть на сына и находиться с ним в одном помещении. Меня ломало и корёжило.

И до сих пор корежит от этой деформации. Мне, определённо, нужен психолог. Вот только никому не позволено вскрывать мое гнилое нутро и ковыряться там.

Нет, я немало даю своему сыну. Заботу, уют, финансовые вложения, обеспечение. Всё самое лучшее. На этом точка…

Самого главного дать не могу. В день смерти его матери умер и отец. Остался бездушный опекун.

Хочется биться головой о стены, что, в принципе, я в последнее время и делал, пытаясь выбить из себя чёртово отрицание ребёнка. Не вышло. Это где-то глубоко под черепной коробкой. Вскройте мои деформированные мозги и выньте это из меня…

На моем рабочем столе три больших монитора. Два из них, рабочих, –для наблюдения за подчиненными. Третий – личный. Сюда выведены все камеры из дома. Из моего дома. Я его строил. Каждый уголок в этом доме создавался совместно с Леной. Каждая деталь – от занавесок до цвета полотенец – выбраны ей. И находиться тут мне тоже тяжело. Но нельзя вот так просто запереть здесь ребёнка, а самому уйти. И я живу в том месте, каждый день глотая свою порцию боли, которая приносит мне ненормальное удовольствие.

В каждой комнате этого дома стоит камера. В каждой! Даже в ванной.

Насколько хреновым отцом я бы ни был, но вот так взять и оставить своего ребенка с чужой женщиной не могу. Раньше наблюдал за сыном больше фоном. Сейчас же, с появлением новой няни, ловлю себя на мысли, что постоянно смотрю в этот чёртов монитор.

Мне не наплевать на сына в общем. Я дам ему всё, и меня волнует его будущее. Только того самого тепла и семьи дать не могу. Я прекрасно понимаю, что мы травмируем ребёнка и делаем из него такого же бездушного инвалида. Психолог этого не исправит.

— Роберт Станиславович, — заглядывает мой помощник. — Кофе и протеиновый батончик.

Киваю, парень проходит. У меня нет секретаря. Он мне не нужен. Да и смешно начальнику безопасности иметь секретаршу. Это привилегии и понты Рустама, главы компании, которую я держу под постоянным контролем.

После смерти Лены я хотел вообще оставить работу. Всё прекратило иметь смысл. Но время идет, и, как оказалось, работа очень отвлекает.

Слава ставит передо мной большой бумажный стакан с кофе и батончик. Кофе – для бодрости, я теперь живу на постоянных стимуляторах. Кофе, мельдоний, алкоголь – всегда по-разному, под настроение. Своей энергии у меня нет.

— Передай Галимову, чтобы уволил парня на входной группе, — указываю глазами на монитор, где один из новеньких охранников курит за углом компании и разговаривает по телефону, улыбаясь.

— Причина увольнения? — интересуется Славик.

— Ну пусть будет «слишком скучная работа», раз он развлекает себя частым курением и общением по телефону, оставляя входную группу без наблюдения.

— Понял.

— И в сопровождение к Юсупову еще добавь Валеру. Мутные эти его новые партнёры.

— Хорошо.

— Свободен пока. Сообщи, когда придут техники обслуживать оборудование. — Славик идет к двери. — Стой. Понаблюдайте за бухгалтерией, а в частности за некой Светланой Ременной. Слишком часто бегает с телефоном в туалет.

— Сделаем.

Тотальный контроль за всеми, вплоть до уборщиц – моя работа. Я бывший мент. Отдал службе десять лет. Мог сделать головокружительную карьеру. Но в тридцать лет встретил ее… И моя жизнь перевернулась.

Слава уходит, а я снова смотрю в личный монитор.

Мария и Артем в кухне. Они вместе готовят. Сын весь в муке, что-то усердно лепит из теста. Девочка помогает, корчит рожицы. Артем смеется. Впервые за год вижу, как мой ребенок искренне радуется.

По факту Мария тоже большой ребенок. Ответственности никакой, опыта нет, квалификации и образования тоже. Но у нас была уже няня с опытом и образованием, которая доломала психику моему сыну окончательно.

Мария живая, яркая, непосредственная. С ребенком должен общаться такой человек. А не ходячие безэмоциональные трупы. Поэтому я дал ей шанс. Пока не жалею. Пусть она чужая, но его близкие – так себе люди, во главе со мной. Я главный монстр.

Отвлекаюсь на работу, допивая кофе, а когда перевожу взгляд на экран, то замечаю, что моя теща уже отчитывает Марию на кухне.

Как она там оказалась?

Старую няньку она так не контролировала. Возможно, потому что это она ее нашла. Ее, как и меня, тоже триггерит ребенок. Но не потому, что теща ассоциирует внука со смертью дочери, а потому что она в принципе сухая бездушная стерва. Такой склад характера и ума. Раиса Алексеевна – директор гимназии. И этим всё сказано. Из тех женщин, которые живут по правилам и установкам. Она душила своим контролем и требованиями родную дочь, пока Лена не вырвалась из дома ко мне. Мужа Раиса Алексеевна тоже сжила со свету, еще когда Лене было десять лет. Мужика инсульт хватил с такой супругой. В ней изначально не заложено природой ничего теплого и настоящего.

Мы особо не общались до смерти Лены. Раиса Алексеевна, в общем, не была в восторге от нашего брака, она пророчила Елене карьеру великой пианистки. А Лена ненавидела фортепиано, на котором ее заставляли заниматься часами. Удивлен, как у такой женщины родилась столь тонкая и нежная дочь, совершенная противоположность матери.