Полная переделка

— Фирму? Ах да… Я не знаю… Я еще не думал, как я организую свою жизнь.

Мне показалось, что я чувствую еле уловимый запах тлена. Может быть, он появляется, когда лежишь сорок дней в саркофаге. Даже свежезамороженный. А может быть, мне лишь почудился этот запах.

Я все-таки оставил чек. Так мне было удобнее. Если уж быть эгоистом, так до конца.

И вот я снова у себя в конторе. Все та же блондинка жадно смотрит на масло для загара. Увы, нам придется расстаться. Давно уже прошел сентябрь, и ее курортная нагота неуместна в хмуром свете ноябрьского утра. Кто меня ждет на следующем листке календаря?

В конторе тихо. Гизелы еще нет, хотя ей давно пора прийти. Она опаздывает на целых четверть часа. А вот и звуки открываемого замка. Шаги. Двигает стул. Кладет сумку. Сейчас она достанет свою косметическую сумочку. Два щелчка, один за другим. Я их помнил и ждал, но все же вздрогнул. За это время я как-то отвык от щелканья замков ее сумки.

Сейчас я встану, подойду к настенному календарю, перегну страницу и расстанусь с блондинкой. У меня нет причин жаловаться на тебя, хотя ты слишком уж любишь море и солнце, но пришло время расставаться.

Я перегибаю большую глянцевую страницу. Брюнетка ведет под уздцы лошадь. Брюнетка смотрит на электромобиль, стоящий на дороге. Теми же голодными глазами, что ее сентябрьская предшественница смотрела на масло для загара. В этой рекламной конторе манекенщицам выдают, наверное, глаза напрокат. На что она будет смотреть в ноябре?

Гизела открывает кому-то дверь. Сейчас она войдет и скажет мне, что напоминают об арендной плате за помещение.

Но входит не она, а Одри. Она ни о чем не говорит, она просто молчит. Мы оба молчим и смотрим друг на друга. Наконец она пробует улыбнуться. Получается не очень удачно. Видно, она давно не практиковалась.

Только бы она ничего не говорила. Я никогда в жизни так не боялся слов. Любое из них могло взорвать хрупкий остов острого, невероятного счастья. Когда живешь в воздушном замке, самое опасное — слово.

Я смотрю на нее и замечаю, что ее глаза не такие напряженные, как раньше. Они улыбаются, и я явственно слышу тоненький, поющий звук серебряных колокольчиков.

Глава 5

Они не отставали от меня ни днем, ни ночью. Они поджидали меня в конторе, прятались в квартире, тенью шли за мной по улице, стояли за спиной, когда я разговаривал с Одри, и усаживались вместе со мной на больничную кровать Айвэна Бермана. Повыше — Фрэнки. Пониже, с темными волосами, — Фалькони. Мне не было спасения от них. И когда они были возле меня, я чувствовал запах горящего человеческого мяса и слышал крик Айвэна, когда они вгоняли лезвие перочинного ножа под его ногти.

От них не было спасения. Они в конце концов добрались до меня.

И я пошел к начальнику следственного отдела шервудской полиции Патрику Бракену. Приятелю Джона Кополлы.

Мистер Бракен оказался немолодым человеком с жесткими чертами лица полицейского и холодными светлыми глазами.

— Мистер Бракен.? — сказал я. — единственное, что я знаю о вас, — вы друг Джона Кополлы. И кто-то хотел бы, что бы вы…

Хозяин кабинета покачал головой и приложил палец к губам. Он открыл ящик стола, вытащил «сансуси», надел наушники сам и протянул мне. Осторожный человек мистер Бракен. Наверное, не без оснований.

— Спасибо, — сказал он. — Я давно хотел поблагодарить вас за все, что вы сделали для Кополлы и для меня. Они не останавливаются ни перед чем, чтобы только скомпрометировать меня. Даже засадить в тюрьму невинного человека, лишь бы только он был моим другом.

— Я так и думал, — кивнул ч. — Я сразу понял, что Кополла лишь орудие сведения с вами счетов. Но я никак не мог понять, почему ваши враги избрали такой сложный способ нападения…

— У меня есть кое-что против них. И они это знают. Они знают, что, если ухлопают меня, я буду опасен им даже в могиле. Может быть, даже опаснее, чем сейчас. Сейчас я скован по рукам и ногам, а тогда ничто не помешает, чтобы кое-какие факты стали всеобщим достоянием… Об этом-то уж я позаботился заранее. Поэтому они пока что щадят меня, а у меня нет возможности нанести им удар. В политике это называется баланс сил. Или баланс страха.

С Кополлой они придумали замечательно. Когда я прочел ваше выступление на суде, я просто… руками развел. Это ж надо придумать такое…

— Мистер Бракен, — сказал я, — мой друг Айвэн Берман запомнил имена людей, которые пытали его. Некий Фалькони и…

— Наверное, Фрэнки. Фрэнк Топол по кличке Банан.

— Фрэнки, верно.

— Они всегда работают вместе.

— Мистер Бракен, я нашел свидетеля. Человека, который видел, как они вели Бермана в его квартиру. Паренек из подземного гаража в доме Бермана. Чак Пополис.

Начальник следственного отдела покачал головой.

— Хотя бы и два Чака… Бессмысленно.

— Но почему?

Патрик Бракен посмотрел на меня с легкой брезгливостью.

— Потому что ни один свидетель не доживет до процесса, на котором судили бы человека Вольмута.

— Вольмута?

Брезгливость на лице Бракена сменилась состраданием.

— Теперь я понимаю, как вам удалось сделать то, что вы сделали, — усмехнулся он. — Вы просто ничего не знаете. Вы новичок, впервые попавший на бега. А новички, первый раз приходящие на ипподром, выигрывают чаще завсегдатаев. И знаете почему? Потому что они ни черта не знают. Незнание — тоже сила. Если бы вы знали, против кого подняли руку…

— Но я же, как вы видите, жив…

— О, люди Вольмута знают, когда нужно отступить и когда нужно выждать. Тем более что Ламонт, как вы знаете, исчез вместе со своим аппаратом. Так что их организация особенно даже и не пострадала. Я не хочу обидеть вас, мистер Рондол, но вы не можете разрушить организацию Вольмута и Майка Перуджино.

— Перуджино?

— Это хозяин Вольмута.

— Ничего себе организация…

— Это рак, Рондол, рак в стадии метастаз. Он пророс сквозь наше общество.

— Но должно же быть средство…

— Нет, Рондол… Средств нет. Мы не можем избавить наше общество от этого рака. Он — его часть. Неразрывная часть. Мы можем только изменить общество. Полная переделка. И мы должны будем либо сделать это, либо… либо жить только законом джунглей.

— А кто же изменит наше общество?

— О, не все же хотят жить по закону джунглей… И поверьте, это будет действительно полная переделка… Но не через измененных…

Что ж, наверное, он был прав. Но пока что меня ждали Фрэнки по кличке Банан и Фалькони.

— Значит, мистер Бракен, вы не можете помочь мне и добиться ареста Фрэнки и Фалькони?

— Нет. Пока нет.

— А если я…

— Это ваше личное дело, мистер Рондол. В конце концов каждый вправе выбирать себе конец. Один ждет его в кровати, другой прыгает с моста, третий собирается добиваться ареста двух джентльменов без определенных занятий.

— Вы меня не поняли. Вы убедили меня, что их не арестуют. У вас вообще большой дар убеждения, мистер Бракен. Вы не только убеждаете других, вы даже себя убедили, что ничего сделать нельзя. Это очень удобно, снимать ответственность с себя и навьючивать ее на исторические процессы…

— Мне, наверное, следовало бы выбросить вас из кабинета.

— Стоит ли? Оставьте это до полной переделки общества. Вы ведь терпеливый человек. А я не могу ждать. Не хочу ждать. Мне плевать на ваше правосудие! У меня в носу постоянно вонь от тлеющего человеческого мяса. Джунгли так джунгли. Можете вы хоть придумать способ… Подождите, Бракен… Что было бы, если бы Фрэнки и Фалькони вдруг узнали, что я собираюсь посетить гараж Чака и договориться с ним о его свидетельстве?

— Они постарались бы, чтобы вы никогда не договорились с ним. И даже не встретились.

— Хорошо. А как дать им об этом знать, чтобы не вызвать, у них подозрений?

— О, у них тут много друзей. Например, Херб Розен.

— Что? Херб Розен?

Я стоял на маленькой качающейся льдинке, и она с хрустом крошилась и трескалась под ногами. Херб Розен. Человек-гора. Бракен прав. Я идиот. Я жив до сих пор только потому, что я идиот.