Страница 3 из 170
С. 318, строка 31: «с подавляемыми слезами восторга» вместо «с подавленными слезами восторга» (по ЧА, ОЗ, 1859, 1862).
С. 320, строка 11: «„поэтический миг”» вместо «поэтический миг» (по 1862).
С. 322, строка 21: «пойдет по лакейским» вместо «по лакейским» (по ЧА, ОЗ).
С. 336, строки 13-14: «бросьте всё, пожалуйста, мне, право, совестно, что вы занимаетесь» вместо «бросьте всё, пожалуйста! что вы занимаетесь» (по ЧА).
С. 345, строки 14-15: «Как? что ты?» вместо «Как ты? что ты?» (по 1862).
С. 348, строка 7: «шляпку» вместо «шляпу» (по ЧА, ОЗ, 1859, 1862 и по аналогии – ср.: с. 347, строка 26).
С. 351, строка 20: «страхи и заботы» вместо «страсти и заботы» (по ЧА, ОЗ).
С. 355, строка 29: «рубашки мне шьет» вместо «рубашки шьет» (по ЧА, ОЗ, 1859, 1862, 1884).
С. 370, строка 43: «ты нежен… как голубь» вместо «ты нежен… голубь» (по ОЗ, 1859, 1862, 1884).
С. 372, строка 12: «сидел» вместо «сидит» (по ЧА, ОЗ, 1859, 1862).
С. 377, строка 5: «Постепенная осадка ила, выступление дна морского» вместо «Постепенная осадка или выступление дна морского» (по ЧА, ОЗ, 1859, 1862).
С. 380, строки 5-6: «посмотрит» вместо «смотрит» (по 1862).
С. 384, строка 13: «порывов» вместо «позывов» (по ЧА).
С. 384, строка 39: «И так он подвигался к ней» вместо «Итак, он подвигался к ней» (по ЧА).
С. 386, строки 26-27: «кушанья» вместо «кушанье» (по ЧА).
С. 393, строки 28-29: «и что все в расход ушли» вместо «что в расход ушли» (по ЧА).
13
С. 395, строка 7: «Да и с пятьюдесятью» вместо «Да с пятидесятью» (по ЧА, ОЗ, 1859, 1862).
С. 395, строки 43-44: «Что ты меня учишь?» вместо «Что ты меня мучишь?» (по ЧА).
С. 422, строка 35: «какой-то нежный голос, голос Ольги» вместо «какой-то нежный голос Ольги» (по ОЗ, 1862).
С. 423, строка 6: «где его начало, где границы» вместо «где границы» (по ЧА, ОЗ, 1859, 1862, 1884).
С. 427, строка 33: «с необычной речью» вместо «с необычайной речью» (по ЧА, ОЗ, 1859, 1862, 1884).
С. 433, строки 41-42: «руку» вместо «руки» (по ЧА).
С. 437, строка 17: «вот и задолжал» вместо «вот я задолжал» (по ЧА, ОЗ, 1859, 1862).
С. 440, строка 17: «соблюдаю» вместо «соблюдая» (по ЧА, ОЗ, 1859, 1862, 1884).
С. 447, строка 4: «камеи и монеты» вместо «камни и монеты» (по ОЗ, 1859, 1862).
С. 450, строка 42: «и порождал в ее душе» вместо «и продолжал в ее душе» (по ОЗ, 1859, 1862).
С. 457, строка 40: восстановлена пропущенная реплика (по ОЗ).
С. 467, строка 10: «- Кто же это иные?» вместо «- Кто же иные?» (по ЧА, ОЗ, 1859, 1862).
С. 474, строка 18: «созидающими» вместо «создающими» (по ЧА).
С. 477, строка 24: «любить есть» вместо «любить и есть» (по ЧА).
С. 480, строка 1: «ее гостьи» вместо «ее гости» (по ЧА, ОЗ, 1859, 1862).
С. 485, строка 14: «в конурке» вместо «в конуре» (по ЧА, ОЗ, 1859, 1862).
С. 488, строки 33-34: «горючими слезами» вместо «горячими слезами» (по ЧА).
С. 490, строка 15: «Вон старик» вместо «Вот старик» (по ЧА).
1
Возникновение замысла своего романа Гончаров относил то к 1848 г. (Автобиография, 1859), то к 1847 г. («Лучше поздно, чем никогда», 1879). В «Необыкновенной истории» (конец 1870-х гг.) он называет обе даты: «В 1848 году, и даже раньше, с 1847 года, у меня родился
14
план „Обломова”». Уточнение «и даже раньше, с 1847 года» не случайно: и «план», и его начальное воплощение (после краткой характеристики «плана» здесь же, в «Необыкновенной истории», говорилось: «Изредка я присаживался и писал, в неделю, в две – две-три главы…») датируются, скорее всего, именно 1847 г.1 Гончаров, очевидно, надеялся, что роман удастся написать в довольно короткий срок. Иначе вряд ли бы уже в самом начале осени 1847 г. появилось печатное упоминание о будущем произведении. В объявлении «Об издании „Современника” в 1848 году», конечно же не без ведома самого писателя, сообщалось: «…И. А. Гончаров, автор „Обыкновенной истории”, изготовляет новый роман, который редакция также надеется поместить в своем журнале» (Некрасов. Т. XIII, кн. 1. С. 57). Объявление появилось в № 9 «Современника», цензурное разрешение на выпуск которого последовало 31 августа 1847 г.
Зарождение замысла «Обломова» было органичным и закономерным. В «Необыкновенной истории» сказано: «В начале 40-х годов, когда задумывался и писался этот роман («Обыкновенная история». – Ред.), я еще не мог вполне ясно глядеть в следующий период, который не наступал, но предчувствия которого жили уже во мне…».
Формирование замысла в определенной мере (по отношению к главному герою и двум его Обломовкам – деревенской и городской) могло быть связано со статьей В. Г. Белинского «Взгляд на русскую литературу 1847 г.» в той ее части, в которой критик полагал более «возможным» для Александра Адуева «заглохнуть в деревенской дичи апатии и лени…» (Белинский. Т. VIII. С. 397), особенно если принять во внимание, что оба этих понятия (и «апатия», и «лень») в романе «Обломов» носят ключевой, сюжетообразующий характер.
Несмотря на то что в сознании Гончарова уже давно существовало явление, получившее название «обломовщины», редакция «Современника» не получила объявленный на 1848 г. роман. В начале 1849 г. Гончаров передал Некрасову лишь большой фрагмент из романа с заглавием
15
«Литературный сборник с иллюстрациями» (СПб., 1849).
Обложка
16
«Сон Обломова»1 и с характерным подзаголовком: «Эпизод из неконченного романа». Некрасов чрезвычайно высоко оценил этот «эпизод»,2 но отношения между ним и Гончаровым из-за непредставленного романа явно разладились.3 Позже Гончаров назовет «Сон Обломова» «увертюрой всего романа», ибо именно здесь был набросан главный мотив «обломовщины» («Лучше поздно, чем никогда»).
Вскоре писатель, все еще продолжавший надеяться на близкое завершение романа, заключил соглашение с А. А. Краевским, по которому обязывался представить рукопись романа в «Отечественные записки» к новому 1850 г.4 Краевский пошел на это соглашение, зная о романе не только по опубликованному «эпизоду».5
Получив в Министерстве финансов отпуск на 29 дней и взяв у Краевского часть будущего гонорара, Гончаров 15 июня 1849 г. уезжает в Симбирск с рукописью написанного к этому времени текста будущей части первой романа в надежде продолжить его. Но работа не шла далее написанного – ни в течение первых 29 дней, ни после полученного на службе дополнительного трехмесячного отпуска. Спустя два месяца Гончаров признается Ю. Д. Ефремовой, что надежда на предстоящие «труды»
17
не оправдалась.1 Ничего не изменил и оставшийся последний месяц отпуска. За два дня до отъезда в Петербург, 25 сентября 1849 г., писатель обращается к Краевскому с письмом, полным искреннейших оправданий и объяснений постигшей его неудачи: «Едучи сюда, я думал, что тишина и свободное время дадут мне возможность продолжить начатый известный Вам труд (курсив наш. – Ред.). Кому нужда знать, что я не могу воспользоваться всяким свободным днем и часом, что у меня вещь „вырабатывается” в голове медленно и тяжело, что, наконец, особенно с летами, реже и реже приходит охота писать и что без этой охоты никогда ничего не напишешь? ‹…› послезавтра я еду в Петербург и не везу с собой ничего, кроме сомнительной надежды на будущие труды, сомнительной потому, что в Петербурге опять не буду свободен по утрам и что, наконец, боюсь, не потерял ли я в самом деле от старости всякую способность писать». Далее он делает Краевскому важное признание: «…прочитавши внимательно написанное, я увидел, что всё это до крайности пошло, что я не так взялся за предмет, что одно надо изменить, другое выпустить, что, словом, работа эта почти никуда не годится. ‹…› Я бы давно написал Вам об этом, но всё надеялся, что успею что-нибудь сделать. Я запирался в своей комнате, садился каждое утро за работу, но всё выходило длинно, тяжело, необработанно, всё в виде материала».2 И далее, уже почти без надежды на согласие, а, скорее всего, чтобы «очистить свою совесть», он предлагает Краевскому «пожертвовать» к ранее обещанному сроку, т. е. к новому году, «началом своего романа, как оно ни дурно», «…но в таком случае, – оговаривается он, – продолжать ‹…› уже не стану, потому что для продолжения нужно и начало другое».