Рука Москвы

— Ничего не понимаю, — с растущим раздражением повторил Голубков. — И чем больше смотрю, тем понимаю меньше. Боцмана фотографировали не в тюрьме. Это не тюрьма. Это какая-то изба.

— Сечете фишку, Константин Дмитриевич, сечете. Его держат на базе отдыха Национально-патриотического союза. На побережье, в Пирита. Скорее всего, в котельной.

— Как узнали?

— Подсказал Томас. Он там был. Жилая рига и несколько коттеджей из калиброванной сосны. Нужно еще проверить, но похоже, что так оно и есть.

— Ты сказал, что плащ от Хуго Босса. Что это такое?

— Торговая марка. Вроде Ле Монти.

— Дорогой?

— Не из дешевых. Баксов триста, не меньше. Точно не знаю, его покупала Ольга. Сам бы я никогда…

— Помолчи, — прервал Голубков. — Пей кофе. А то остынет. И немного помолчи.

Он засунул снимки в конверт, вернул его мне, а сам поерзал в кресле, устраиваясь поудобней, и погрузился в созерцание панорамы ночного порта.

— Красиво, — через некоторое время сообщил он. — Аэродромов я насмотрелся до зубной боли, а на море бывал редко. Море. Что-то в нем есть. Балтика.

Стекло не отражало ничего подозрительного позади нас, и я вынужден был признать, что говорит все это Голубков для меня, а не для кого-то другого.

— Что ж, все ясно, — наконец заключил он. — По этому поводу можно выпить. Будь здоров, Серега. Я рад, что все так получилось.

И он опрокинул в себя оставшийся в стакане коньяк. Я подождал, пока он закурит, и попросил:

— А теперь расскажите, чему вы рады. Я тоже порадуюсь.

— Молодой ты еще, Серега, молодой. И можно подумать, что трупы видел только в кино.

— Видел и не в кино.

— Посмотри еще раз на снимки.

— Я смотрел на них сто раз, — сказал я, но снимки все же достал.

— Смотрел, но не видел, — поправил Голубков. — Смотреть и видеть — не одно и то же. Ну-ну, не расстраивайся. Я тоже не сразу въехал. Смотри внимательно. Плащ. Видишь?

— Ну, плащ. И что?

— А то, что он целехонек.

— Ничего удивительного. Стреляли в живот.

— В упор, — напомнил Голубков. — Три раза. И ни одного сквозняка. Можно, конечно, предположить, что все три пули застряли в позвоночнике. А можно и другое. Плащ от Хуго Босса. За три сотни баксов. Жалко такую вещь портить. Эстонцы — народ бережливый. Я думаю, это у них от немцев.

— Вы хотите сказать…

— Сейчас ты сам это скажешь, — пообещал он. — Смотри дальше. Поворот головы. Много ты видел трупов с тремя пулями в животе с таким поворотом шеи? А у этого голова повернута так, чтобы можно было видеть лицо. Чтобы не было никаких сомнений в том, кто убит. И главное. А вот это ты мог бы понять и сам. Сколько времени прошло с момента убийства до момента съемки?

— Четыре с половиной часа.

— Какого цвета становится за это время кровь?

— Черной.

— То-то и оно, что черной. А не остается красной, как думают те, кто настоящей крови не видел. А эти патриоты настоящей крови не видели никогда. Поэтому они рвутся ее увидеть. И увидят. Теперь ты понял, что это такое?

— Да. Инсценировка.

— Вот мы и приехали.

— Даже жалко, что я не пью, — сказал я. — По этому случаю можно и выпить.

— Не спеши расслабляться, — предостерег Голубков. — Рано. Где сейчас Док?

— В Аугсбурге. Пытается выяснить, при каких обстоятельствах погиб Альфонс Ребане. Вернее, почему его гроб оказался пустым. Выступает как доверенное лицо Томаса. Мэр обещал содействовать расследованию.

— Вызови. Срочно. Он нужен здесь. Этих солдат нужно как можно быстрей найти. Вряд ли после этой инсценировки их оставили в части. Скорей всего отправили по домам и велели сидеть и не высовываться. Адреса помогу узнать. Их нужно спрятать, а еще лучше — на время увезти в Россию. Пусть Док и займется этим.

— В одиночку не справится.

— Разве я сказал, что их нужно увезти силой? Они сами уедут. Док будет их сопровождать. И только. Им нужно доходчиво объяснить, что это в их интересах, если они не хотят стать трупами. А они этого наверняка не хотят.

— А могут?

— Еще и как могут. Если уже не стали. Но надеюсь, что нет. Для следствия они трупы. И если они исчезнут, никто не станет искать их настоящие трупы.

— Думаете, Янсен на это пойдет?

— Сейчас пойдет. Сейчас он пойдет на все. Игра пошла по самой высокой ставке. А теперь напрягись и ответь мне на такой вопрос. Ситуацию ты знаешь во всех подробностях. И там знают, — неопределенно кивнул генерал Голубков вверх. — И вот представь, что тебе приносят разработанный эстонскими национал-патриотами под руководством Янсена план крупномасштабной политической провокации против России. Проработанный с немецкой дотошностью. Фильм об Альфонсе Ребане, торжественное перезахоронение его останков на мемориальном кладбище Таллина, возвращение внуку фашиста земли, на которой построены микрорайоны с русскими. Взрыв недовольства, акции гражданского неповиновения, усиленные провокациями. Как бы ты оценил такой план?

— Слишком сложный.

— Вот именно. Слишком сложный. Переусложненный. А чем план сложней, тем больше он зависит от случайностей. Пьяный мудак потерял купчие эсэсовца — и все? Сливаем воду?

— Минутку, — остановил я Голубкова. — Минутку, Константин Дмитриевич. А теперь помолчите вы. Полюбуйтесь Балтикой, а мне нужно подумать.

Под влиянием сильных эмоций голова всегда начинает работать с полной отдачей. Эмоции, которыми зарядили меня разговор с Консулом и рассуждения генерала Голубкова, были очень неслабыми. И голова у меня заработала на полные обороты.

Когда мы минувшим вечером вернулись в гостиницу после безуспешного обследования прибрежных дачных поселков, голодные и злые, как псы после неудачной охоты, Томас рассказал, что он обул своего приятеля Краба на пятьдесят штук «зеленых». Мы как-то не обратили на это внимания. Тем более что рассказал он об этом так, словно его мысли были заняты каким-то другим, гораздо более важным делом. Ну, обул и обул. Ни с чем не связал я и неожиданное возвращение Риты Лоо. О нем сообщил Томас, встретив нас в прихожей и попросив не шуметь, так как Рита спит. Ее возвращение не вызвало у нас никаких положительных эмоцией, потому что из ответа Центра на мой запрос мы уже знали, кто она такая.