Рука Москвы

— Сейчас с вами будет говорить президент компании «Foodline-Balt» господин Анвельт, — сообщил приятный женский голос. — Соединяю.

Томас ощутил глубокое разочарование.

— Фитиль, привет, — раздался в трубке голос Краба. — Нужно встретиться, есть дело.

— Господин Ребане не может подойти к телефону, так как находится в зарубежной поездке, — произнес Томас с механическими интонациями автоответчика.

— Кончай. Я видел по телеку, что ты прилетел. Через час подъеду, есть дело. Важное дело, — со значением повторил Краб.

— Ну, подъезжай, — равнодушно сказал Томас. Он понятия не имел, какое дело может быть у Краба к нему, и даже не хотел думать об этом. Ему это было по барабану. Его гораздо больше озадачивало, куда подевалась Рита Лоо. Даже, пожалуй, огорчало. Да, огорчало. Было в ней что-то, было. Фигурка была. А глаза? Нырнуть в них, как в лесное озеро, зеленое от прибрежных сосен. А волосы? Зарыться в них лицом, как в теплый ржаной стог.

А какая внутренняя деликатность? Какая женщина может сделать мужчине втык так, как это сделала Рита в то утро, когда Томас обнаружил ее в своей постели, а правильнее сказать — себя в ее постели?

«Ты был неподражаем. Если твой дедушка воевал так же, как ты вчера в постели, то ничего удивительного, что немцы проиграли войну».

А его интервью агентству «Рейтер»? Она подготовила его, ничего с ним не обсуждая, но как точно, с каким глубоким проникновением в мировосприятие Томаса выразила именно то, что он хотел бы выразить, если бы вообще выразить что-нибудь захотел. Было в ней что-то. Было.

Томас побродил по гостиной, старательно не глядя в сторону добротно укомплектованного стенного бара, в музыкальном салоне без всякого вдохновения сыграл на «Бехштейне» «Собачий вальс», посидел за письменным столом в кабинете в удобном вращающемся кресле, повращался. Потом обошел обе спальни, белую и золотистую, удивляясь странной планировке апартаментов. Из холла-прихожей в каждую спальню можно было войти напрямую, а можно через ванную. При этом двери находились рядом, что лишало идею вообще всякого смысла. Если бы, к примеру, одна дверь из спальни выходила в гостиную, а вторая, через ванную, в прихожую, тогда понятно. Постоялец может сказать собутыльникам, что он пошел спать, а сам свалить через ванную в соседнюю спальню или в коридор и вообще в другой номер.

Так и не найдя никакого объяснения замыслу архитектора, проектировавшего эту гостиницу в стародавние советские времена, Томас пересек музыкальный салон и направился к примыкавшей к салону комнате, куда сразу после завтрака ушли Сергей Пастухов, Артист и Муха и сидели там уже час. Эта комната, довольно просторная, с четырьмя обычными гостиничными кроватями и обычным столом, предназначалась, вероятно, для помощников важных персон, постояльцев этого «министерского» номера, в котором некогда останавливались первые секретари обкомов и союзные министры, гости республики. Вторая дверь из нее выходила в гостиничный коридор к грузовому лифту. Вот эта архитектурная идея была понятна. Если, допустим, важная персона набиралась в городе до поросячьего визга, ее можно было транспортировать в номер со служебного хода, оберегая от назойливого любопытства других постояльцев гостиницы и обслуживающего персонала, всегда склонных распускать о сильных мира сего грязные сплетни.

Возле двери Томас остановился и не то чтобы прислушался, а просто внутренне слегка подсобрался, как любой человек перед тем, как вступить в общение с другими людьми.

За дверью сначала было тихо, потом голос Пастухова сказал:

— Нет, в посольство идти нельзя. Там свои игры. И мы не знаем какие.

Артист:

— Может, кого-нибудь совсем постороннего? Найти человека, который хорошо знает эстонский и русский, в Таллине не проблема.

Пастухов:

— Нельзя. Мы не знаем, что на этой пленке.

Муха:

— Я знаю, кто нам нужен. Фитиль, зайди. Хватит сопеть.

От неожиданности Томас даже отскочил от двери. Он мог поклясться, что не сопел. Он даже почти что и не дышал.

Дверь открылась. Муха приказал:

— Заходи.

Томас перешагнул порог и как бы запнулся: такой враждебностью были наполнены устремленные на него взгляды. У Томаса появилось ощущение, что он сунулся в вольер с какими-то хищниками. Почему-то подумалось: с волками. Не с облезлыми волками из зоопарка, а с настоящими. С теми, что молча гонят добычу по лунной степи, а потом так же молча ее грызут.

При его появлении Артист собрал со стола какие-то фотографии и перевернул их лицевой стороной вниз, а Пастухов, сидевший за портативным компьютером-ноутбуком, убрал с экрана изображение. Кроме ноутбука и снимков, на столе лежали три желтых кожаных пистолетных кобуры с ремнями и почему-то только два пистолета.

— Проходи, — повторил Муха. — Зачем подслушивал?

— Я не подслушивал, клянусь! — заверил Томас. — Просто хотел зайти и это самое.

— Что?

— Да просто так. От не хрен делать, — честно признался он и понял, что это был самый правильный ответ.

Враждебность не сказать чтобы полностью исчезла, но как бы поистончилась.

— И я хотел спросить у тебя, чем вся эта история кончается, — продолжал Томас, обращаясь к Артисту.

— Какая история?

— Про которую вы вчера говорили. В аэропорту. С кинорежиссером Кыпсом. Ну, «Гамлет».

— Ты хочешь сказать, что не читал «Гамлета»? — недоверчиво спросил Артист.

— Конечно, читал. Как я мог не читать? Но конец помню немножко смутно. Поэтому и спрашиваю.

— Эта история кончается очень красиво, — со странноватым, почему-то насторожившим Томаса выражением ответил Артист. — «Пусть Гамлета поднимут на помост, как воина, четыре капитана. Будь призван он, пример бы он явил высокоцарственный. И в час отхода пусть музыка и бранные обряды звучат о нем. Возьмите прочь тела».

— Тела? — озадаченно переспросил Томас.

— Ну да, тела.

— Тела, имеется в виду, не очень живые?

— Совсем неживые.

— А сам Гамлет? Он тоже, это самое?

— Конечно. А как же? Труп.

— Труп, — повторил Томас. — Как-то это… А может, не совсем труп? Может, все просто подумали, что он труп, а он потом встал и пошел?