Страница 17 из 108
— Так нужно ли будоражить общественное мнение? — вопросил господин мэр. — Нужно ли бередить старые душевные раны немецкого народа? Нужно ли уважаемому господину Ребане, чтобы имя его гроссфатера, кем бы он ни был и какая бы его ни постигла судьба, стало предметом газетной шумихи, нездоровой сенсации, что непременно произойдет, если станут известны все обстоятельства этого весьма странного дела?
У господина Ребане не было никакого мнения по этим вопросам, что он и выразил неопределенным пожатием плеч.
И тогда герр Мольтке сделал свой самый сильный ход:
— Не имея никакого желания комментировать результаты эксгумации, господин мэр все-таки осмеливается предположить, что уважаемому господину Ребане небезразличны обстоятельства, при которых с его гроссфатером произошло то, что произошло. Не так ли?
— Es ist neugierig,[1] — подумав, согласился Томас.
— Sehr gut![2] — энергично кивнул мэр.
— Вы будете иметь эту возможность, — разъяснил переводчик. — Несколько лет назад в Аугсбург приезжал молодой кинорежиссер из Эстонии. Он интересовался обстоятельствами смерти Альфонса Ребане. Господин мэр не счел возможным разрешить ему допуск в архивы криминальной полиции. Но внук господина Ребане имеет право знать все. Мы откроем ему все наши архивы и сведем с людьми, которые смогут пролить свет на этот весьма загадочный случай.
— Эти люди есть? — спросил я.
— Да, они есть. Один из них — отец господина мэра. В конце сороковых и в начале пятидесятых годов он был полицайкомиссаром города Аугсбурга. Сейчас ему восемьдесят четыре года, но у него отличная память. Он охотно поделится сведениями, которые имеет. С единственным условием, что это расследование будет проведено негласно. И каковы бы ни были его результаты, они останутся вне поля зрения немецкой прессы. Господин мэр хотел бы получить твердые заверения в этом.
Переводчик умолк, а мэр устремил выжидающий взгляд на Дока, который в нашей компании выглядел главным по причине своей солидности. Но Док самым нахальным образом уклонился от ответа и переадресовал вопрос мне. Я ответил в том смысле, что предложение господина мэра кажется нам очень интересным, но окончательное решение будем принимать не мы, а господин Юрген Янсен, который финансирует это мероприятие и который, как мне почему-то кажется, вылетит в Германию первым же рейсом.
Мэр приказал переводчику держать со мной связь и, как только станет известен номер рейса, послать за господином Янсеном автомобиль и доставить его к нему в кабинет, в какое бы время его самолет ни прибыл.
С тем наши ранние утренние гости и удалились.
Я позвонил в Таллин диспетчеру Национально-патриотического союза и попросил соединить меня с господином Янсеном. На вопрос, кто его просит, объяснил: «Из Аугсбурга». Через минуту из моего мобильника раздалось:
— Янсен. Слушаю.
Такие новости, какая у нас была, нужно выкладывать так, чтобы контрагент не успел очухаться. Поэтому по телефону я не хотел ничего говорить, сказал только, что на его месте бросил бы все и немедленно прилетел. А на вопрос, в чем дело, ответил, что могу, конечно, объяснить, но он мне все равно не поверит. И добавил: если содержание нашего разговора, который ведется по обычной линии, не защищенной от прослушивания, получит огласку, в этом ему придется винить самого себя. Это его не убедило.
— Докладывайте! — приказал он раздраженным тоном человека, которого отвлекают от важного дела. Если учесть, что из-за разницы в поясном времени в Таллине было восемь утра, этим важным делом мог быть только завтрак.
Ну, приказ есть приказ.
Я доложил:
— Гроб пустой.
— Черт! — сказал господин Янсен и надолго умолк.
Я дал ему время промакнуть салфеткой пролитое на штаны кофе и спросил:
— Господин Янсен, вы поняли, что я сказал?
— Да, — быстро ответил он. — Да, я понял.
— А то могу повторить.
— Нет, — сказал он. — Не повторяйте.
И снова умолк.
— Ничего не предпринимайте! — наконец приказал он. — Я вылетаю вечерним рейсом.
— Вас понял, — сказал я. — Вечерним рейсом. Если вы сообщите номер рейса, в аэропорту вас встретят. Господин мэр изъявил горячее желание повидаться с вами.
— Он знает?
— Так точно. Ему доложили.
— Черт! — повторил Янсен. — Ничего не предпринимайте! Вы поняли меня?
— Не будем, не будем, — успокоил я его и отключил связь.
— Какого хрена, — на высокой ноте начал было Артист, но Муха вежливо его попросил:
— Сенька, заткнись. Мы уже наломали дров. Хватит. Так что заткнись.
Томас задумчиво произнес:
— Может, он вообще не умер?
— Кто? — не понял Муха.
— Дедуля.
— А тогда зачем было его хоронить? — задал резонный вопрос Артист.
— Об этом я все время и думаю, — ответил Томас.
— И тут есть над чем подумать, — кивнул Док.
Об этом думал и я.
Зачем хоронить человека, который не умер?
Чтобы все подумали, что он умер.
И это простое логическое заключение потащило за собой, как маленький буксир тащит на стальном тросе огромную, медленно проступающую из тумана баржу, вывод воистину грандиозный.
Мы предполагали, что эсэсовца убрали англичане, заподозрив, что он работает на советскую госбезопасность. Мы ошиблись. Его не убрали. А если убрали, то не в Аугсбурге. И не в 1951 году. И не англичане.
Я отправил Томаса досыпать и прокрутил Доку, Артисту и Мухе запись моего разговора со старым пауком, бывшим генерал-майором КГБ Матти Мюйром, который вдохновил кинорежиссера Марта Кыпса на создание фильма об Альфонсе Ребане, который продал Томасу Ребане купчие его деда и который стоял у истоков всей этой интриги, самой масштабной — по собственным его словам — оперативной комбинации в его жизни.
Эта запись была сделана с неделю назад в Таллине во время моей прогулки с господином Матти Мюйром по Тоомпарку. Все мы ее уже слушали, но сейчас появилась новая точка отсчета.
«— Я люблю этот парк. Но прихожу сюда очень редко. Он возвращает меня в прошлое. Так получилось, что с ним связаны самые главные события моей жизни. Их, собственно, было два.
Здесь я впервые увидел девушку, которая выжгла мою душу.
Да, выжгла. Как выжигает землю напалм. Так, что после этого на ней уже ничего не может расти. Это было шестьдесят лет назад.
Шестьдесят, юноша. Ровно шестьдесят. Мне было девятнадцать лет, ей двадцать. Я с самого начала знал, что ее потеряю.
Рядом с ней я чувствовал себя беспородным дворовым кобельком.
А она была сукой королевских кровей. Царственной, как молодая пантера. И я ее потерял. Это случилось здесь, в этом парке. Мы гуляли, держась за руки. Как дети. В сущности, мы и были детьми.
Навстречу нам шел высокий молодой офицер. Затянутый в портупею, со стеком в руке. Он тоже гулял. Я его знал. Я служил клерком в канцелярии мэрии, он приходил туда регистрировать свои сделки с недвижимостью. Он остановился и что-то сказал мне. Я ответил. Не помню что. Это было неважно. Важно было другое. Они посмотрели друг на друга. И вместе ушли. А я остался сидеть на этой скамье. Это и было второе главное событие в моей жизни. Не то, что я ее потерял, нет. А то, что в мою жизнь врезался Альфонс Ребане. Это был черный день. Не только для меня. Для него тоже. Пожалуй, для него он был гораздо черней. Для него это была катастрофа.
— Почему?.
Не понимаете? Это было лето сорокового года. Через год Таллин взяли немцы. А она была еврейкой. Теперь понимаете?
— Теперь понимаю.
Так вот, Альфонс Ребане. Увольняется из армии и устраивается строительным рабочим в порту. Ведет чрезвычайно замкнутый образ жизни. Почему? Это понятно. Если бы его выявили органы НКВД, его отправили бы в Сибирь. Или даже расстреляли. У вас должно появиться как минимум два вопроса. Появились?
— Да, появились.
— Сколько?
— Как вы и сказали: два.
— Какой первый?
Почему Альфонс Ребане не эвакуировался из Эстонии, когда из нее уезжали все богатые люди?
— Какой второй?
— Как ему удалось избежать ареста после установления в Эстонии советской власти?
— После аннексии, юноша. Будем называть вещи своими именами. Ответ на первый вопрос несложен, я вам его подсказал. Он не мог уехать один, а его девушка не могла оставить родителей. К тому же она была беременна. Второй вопрос гораздо более интересен и имеет самое прямое отношение к нашему разговору. Вы же хотите понять, зачем я привез вас сюда и для чего все это рассказываю?
— Любопытно.
— Вы это поймете. Так каким же образом Альфонсу Ребане целый год, до прихода немцев, удавалось прятаться? Таллин — небольшой город. Даже сейчас. И не опознали такую заметную фигуру, как влиятельный интендантский чин? Это в Таллине, который еще до советской аннексии был нашпигован агентурой НКВД? Приходит вам в голову хоть какое-нибудь объяснение?
— Нет. Объяснение может быть только одно. Но оно кажется мне совершенно невероятным.
— Не торопитесь с выводами, юноша. Невероятное оказывается правдой гораздо чаще, чем мы думаем. Если я скажу, например, что сейчас мы с вами союзники, это покажется вам невероятным?
— Пожалуй.
А между тем мы союзники. Сейчас у нас одна цель. Вы же не хотите, чтобы могила эсэсовца Альфонса Ребане на мемориальном кладбище Таллина стала местом поклонения?
— Что значит хочу или не хочу? Это не приводит меня в восторг. Но это дело эстонцев. Если они хотят поклоняться праху фашиста, пусть поклоняются. Мы не намерены вмешиваться во внутренние дела суверенного государства.
— И не вмешивайтесь. Не вмешивайтесь. Пусть его перевезут, пусть его торжественно похоронят. Но знаете, что будет потом? На его могилу будут приходить, да. Тысячи людей. Десятки тысяч. И будут на нее мочиться, гадить, лить помои! Ее будут осквернять каждую ночь! Над именем Альфонса Ребане будут глумиться все! Его будет проклинать вся Эстония! И в конце концов его кости выкинут с Метсакальмисту на помойку, на свалку!
А теперь спросите меня: почему?
— Почему?
Потому что из-за него были расстреляны все офицеры и солдаты 20-й Эстонской дивизии СС — все двадцать тысяч, все, все! Из-за него были уничтожены отряды „лесных братьев“ — все! Потому что кавалер Рыцарского креста с дубовыми листьями штандартенфюрер СС Альфонс Ребане был агентом НКВД! И завербовал его я!..»
1
Это любопытно (нем. )
2
Очень хорошо (нем. )