Красноармеец.

Первым делом я перевязал контуженого, он всё порывался встать, но всякий раз падал. Я уложил его, дал попить из фляжки и перебинтовал ему голову, из которой обильно текла кровь. Второй был без сознания. Обоих я хорошо знал, хотя сам из первого взвода, а эти двое – из третьего. Их койки как раз в том углу находились, где потолок обвалился.

Закончив с перевязкой, я сбил прикладом замок с двери кухни, забежал внутрь и по хрустящему под подошвами ботинок стеклу подошёл к столу, где под простынёй лежали штабелем буханки хлеба. Вчера вечером из хлебопекарни привезли, их каждый вечер привозили – на весь следующий день. Ровно триста штук: на нашу роту, по полбуханки в день на бойца, как раз и будет. Все буханки я убрал в хранилище.

Потом двинул в кладовку. Зимние запасы уже закончились, и овощи нам привозили на машине с овощехранилища. Но я забрал килограммов двадцать соли, килограммов пятнадцать сахара в кусках и, главное, мешок с чёрным чаем. Ну и по мелочи, что радовало глаз, включая солонки со столов. Были две фляги, я знал, где они стоят, поскольку сам отмывал их два дня назад после подсолнечного масла. Каждая по пятьдесят литров, я залил их доверху водой из-под крана – к счастью, вода ещё шла. Мы сюда уже не вернёмся, так что не жаль забирать.

А так, получается, тонну припасов набрал, есть место ещё на тонну. Воды я набрал во все ёмкости и как раз вернулся с чайником во двор, когда с улицы через упавшие ворота к нам забежал лейтенант Аверин, командир второго взвода. Одет он был явно наспех, но по форме.

Аверин меня сразу узнал, подбежал и спросил:

– Одинцов, где остальные?

Я протянул ему чайник и, пока он жадно пил через носик холодную воду, пояснил:

– Пока раненых выносил, товарищ лейтенант, остальные куда-то подевались. Один боец без сознания, травма головы и плеча, похоже, рука сломана. У второго тоже травма головы, обильное кровотечение (я уже перевязал), а также, похоже, контузия: встать не может, падает. Велел ему лежать.

– Понял, – кивнул лейтенант, вытирая губы тыльной стороной ладони и возвращая мне чайник. – Как думаешь, война?

– Думаю, да, – с очень серьёзным видом кивнул я. – Транспорт бы нужно, эвакуировать раненых.

– Сделаю.

Аверин снова рванул к воротам и на улицу, а я подошёл и напоил обоих парней. Потом, доставая по очереди найденные в казарме гимнастёрки, собрал все документы. Нашёл книжицы обоих раненых, надел на них их собственные гимнастёрки, документы были в нагрудных карманах. Остальное вернул обратно в хранилище: там многое моего размера, запасом будет. Хозяевам всё равно не вернёшь, вопросы возникнут, а так сгорели в огне и сгорели. И это не крысятничество: я просто не смогу объяснить, откуда у меня чужая форма.

Тут во двор вкатилась двуконная пролётка, в которой сидел лейтенант, причём на козлах. Хозяина транспортного средства видно не было.

– Грузим, – махнул лейтенант рукой и, спрыгнув на землю, принялся мне помогать.

Я занял место на заднем сиденье, чайник с водой поставил на пол и, сняв винтовку и держа её в руках, поглядывал по сторонам, пока мы катили к выезду. Взводный рассказал, что своими глазами видел нападения местных бандитов. Уже не боятся, сволочи.

Только мы доехали до перекрёстка, как по нам кто-то пальнул из окна углового дома – пуля над головой свистнула.

– Давайте вперёд, я прикрою! – крикнул я и, выстрелив куда-то в сторону стрелка, соскочил с пролётки.

А лейтенант, настёгивая коней, погнал дальше по улице. Я увидел ещё, как он, притормозив в конце улицы, посадил в пролётку молодую женщину с маленьким ребёнком, а после погнал снова.

А мне нужна была причина соскочить, и этот обстрел дал мне такую возможность. Впрочем, откуда стреляли, я заметил и действительно рванул зигзагами к стрелку. Мне нужны были трофеи. Я предполагал, что рота моя на станции: у нас была задача её защищать в случае провокации, сержант говорил. Да найду, не проблема.

Я добежал до частного дома, заметив, что дальше по этой улице лежат убитые, причём некоторые из них в нашей форме. Никак из моей роты? Один без гимнастёрки, белая рубаха видна. Я укрылся под окном, в мёртвой зоне, палисадника у этого старого кирпичного дома не было, стена с окнами выходила прямо на улицу. И тут рядом упала граната, наша Ф-1, я даже услышал, как запал шипит. Среагировал, несмотря на неожиданность, сразу, отправив гранату обратно. Едва успел – она, похоже, рванула, едва перелетев через подоконник. Я в это время уже лежал, закрыв голову руками. Слегка оглушило: надо было рот открыть, да я забыл.

Краем глаза успел заметить, что от угла на перекрёстке улицы ко мне, пригибаясь, бежит милиционер с наганом в руке. Вот блин, его ещё не хватало! Вскочив на ноги, я подпрыгнул, ухватился за подоконник, на который перед этим закинул винтовку, чтобы освободить руки, и забрался в комнату через открытое окно.

Стрелявших оказалось двое. Я как раз, морщась (а неприятное это дело), добивал штыком второго, когда следом за мной в окно влез сержант – я рассмотрел треугольники в петлицах. Так что трофеев мне набрать не удалось. Совместно, прикрывая друг друга, мы с сержантом всё осмотрели. Дом был пуст, никого, кроме этих двух мужиков, не было. Не бедные тут люди жили, бандиты по одежде как-то с обстановкой не гармонировали. Похоже, они сами в чужой дом залезли.

Сержант забрал обе винтовки Мосина, шесть гранат Ф-1, а также всё с бандитов. Оказавшись снова на улице, мы осмотрели убитых бойцов, троих я опознал, так что забрали документы, у кого были. В одном из трофеев по царапине на прикладе я опознал свою личную винтовку. Ну точно моя. Однако сержант вернул её мне, только когда сравнил номер с данными из моей красноармейской книжки. Вместе с винтовкой он дал мне две ручные гранаты, я их на ремень за рычаги подвесил.

А потом мы побежали к станции: я к своим, а сержант – за компанию. Видать, растерялся и к нам решил примкнуть.

На станции я обнаружил взводного-два Аверина. Он рассказал, что на выезде его остановил пост. В пролётку посадили ещё одного раненого, который мог управлять лошадьми, и пролётка отправилась дальше, а лейтенанту велели возвращаться в свою часть. Найденные в казарме документы я отдал ротному, чтобы тот распределил среди живых. Он аж щекой дёрнул, так зол был на этих растеряшек.

На станции всё горело, так что недолго мы её охраняли, всего сутки. Также по городу патрулями ходили, объекты важные охраняли. А утром двадцать третьего бои приблизились к городу. Немцы вошли в город ближе к обеду, и нас кинули их сдерживать, Шёл городской бой, по всему городу велись перестрелки. А я читал, что во Владимире-Волынском городских боёв в первые дни войны не было: мол, наши ушли. Да что-то не заметно.

Чуть позже наши действительно ушли, стрельба начала удаляться к окраинам города. А вот я остался, да не один. У нас троих была оборудована в подвале позиция вроде дота: из узких окошек мы вели огонь по противнику. Место было уж больно удобное: длинная центральная улица, и мы держим её на четыреста метров.

А тут вдруг прямое попадание в здание, причём чем-то серьёзным – был бы я опытнее, сказал бы калибр. Старинное кирпичное одноэтажное здание просто развалилось. Грохнуло здорово, я после этого слышать начал только минут через десять. Выход из подвала завалило, через окна не выбраться, они слишком узкие, а с другой стороны окон не было – глухая стена. Пока двое откапывали выход, на который рухнула соседняя стена, я поглядывал наружу. Улица была полна немчурой, батальона два уже прошли дальше, нагоняя наших. Мы не стреляли: пусть немцы думают, что мы тоже ушли, тогда у нас больше шансов выбраться.