Балтийская Регата

По небу неслись низкие тучи, ветер дул с востока и ворошил по-хозяйски осеннее серое пальто Милы, запускал свои струи под её волосы. Она стояла одна, потерянная под этими страшными серыми тучами и не замечала, как слезинки одна за другой скатываются из уголков её глаз. Катер всё быстрее и дальше уносила сама жизнь, а она всё стояла и махала рукой, и он махал ей в ответ.

И тут она всё поняла и закричала, что у них будет малыш. Но все слова отнёс ветер в прибрежные кусты, и они там и заблудились, а он так их и не услышал. Только когда корпус катера превратился в точку, она повернулась и медленно пошла домой в свою, уже пустую, комнатку.

А Банщик стоял на стальной палубе под осеннем ветром, вдыхал ещё пахнущий тиной воздух залива напополам с выхлопным дымом двигателя катера и постепенно понимал, что он уже никогда не будет мечтать о дальних и теплых странах, островах с пальмами, а будет мечтать об этом свинцовом, но таком родном небе, об этом сером причале и маленькой, но такой желанной фигурке, стоящей на самом его конце, на конце его собственного и неповторимого счастья.

Мила погибла в начале ноября от шального немецкого снаряда, вместе с его мамой и не родившимся сыном, о котором он не знал. Они не добежали до укрытия десяток метров, как вдруг воздух, такой нежный и прохладный стал тверже камня и горячее огня. Звука разрыва она не слышала, просто вдруг увидела, что лежит головой на тротуаре, возле стены, всё стало медленно расплываться в глазах.

— Что со мной? — подумала она и тьма серо-чёрных туч поглотила её навсегда.

Им повезло, ещё службы города хоронили людей в общих могилах на кладбище Остров Декабристов, до которого было рукой подать и им, нашпигованным крупповский сталью и осколками карельского гранита булыжной мостовой, ещё достался кусочек громадной ямы, им не пришлось лежать в заиндевелых, нетопленных комнатах до весны. Не нашлось у города более достойного куска земли, как этот. В восемнадцатом веке эта земля была отведена под могилы тех, кого по православным канонам запрещалось хоронить на кладбищах и прежде всего самоубийц, жопотрясных скоморохов, конокрадов-цыган и преступников, которыми являлись и Декабристы. В июле здесь было вырыто немало траншей 20х2,5х1,7 метра. Туда предполагалось свозить всех погибших от обстрелов, как ненужный хлам. У коммунистов всегда всё было не как у людей, и Декабристы, и преступники были в почёте.

Мила всегда была послушной девочкой, вот и за день до рокового снаряда она упросила Николая Васильевича выписать ей предписание на поездку в Ленинград к свекрови. День был солнечным, и они хорошо провели время с мамой Банщика за беседами, конечно всплакнули вместе, когда Мила рассказала, что она беременна. И всё было так хорошо и прекрасно до того рокового снаряда.

Банщик узнал о гибели Милы и мамы в начале декабря, тот-же день, что и о смерти отца от голода. Отец умер прямо на рабочем месте, среди железа и заводской копоти. Где похоронили отца даже я вам не скажу, просто не знаю, скорее всего отец встретился с семьей тоже на острове Декабристов. Тогда было много трупов, за всеми не уследишь. Ида Яковлевна умерла тихо в своей нетопленной квартире от голода в начале декабря, её труп пролежал до мая, пока запах не стал совсем нестерпимым и его не почувствовали другие обитатели дома. Её похоронили в общей могиле на Кронштадтском Некрополе и о её смерти Банщик никогда не узнал. Одного брата убило на Волховском фронте, а второй погиб в Сталинграде.

Банщик выжил один.

Месть богов за их-же просчёты бывает суровой. Счастливые не понукайте Судьбу, а старайтесь впитать каждую секунду своего счастья. Даже если вам повезёт быть счастливым всю свою жизнь, в момент смерти вам станет понятно, что счастья у вас было очень мало.

«Звезда»

Из финской Раумы я вышел утром в конце мая 2023 года. Лазать по шхерам самому не хотелось. Скалы они и есть скалы, твердые на раз днище полоснёшь, а я тут уже лет двадцать не бывал. Лоцмана брать для моего лайнера не серьёзно, поэтому я подрядил Калеви помочь мне немного. Выходили на запад, в Ботнический залив, больше некуда, а там я уж и сам пойду. Аландские шхеры слева оставлю, а там и Балтика. В связи с этой засадой у меня на буксире идёт его хорошая шлюпочка-динги. Знаете, такая надувная. Она у него не очень большая, но моторчик «Ямаха» и дополнительный бачок топлива есть, да и не буду я его мучать долго.

Когда-то давно отсюда я ноги для буровых платформ перевозил. У нас получалось как раз полноги за раз. С ними вообще смех был. Привезли, тогда ещё в Союз, а нас не выгружают. А у нас время на Родине раз в пять меньше стоит по заработку, если с валютой считать и безвалютный простой где-то в Урюпинске местного, Карельского, выпуска. Ну мы и злые, конечно. Оказалось, КГБ застопорило. Варили финны ноги для Арктики, а заказ делали наши, горбачёвские ухари на простые, разница в карман трудящихся на ниве добычи углеводородов. Простые, ясен перец, дешевле, а в условиях Арктики становятся как стекло хрупкими. Ну, а мы тут ни при делах, а деньги теряем. Ушли ноги через ДВА (!!!) месяца на Каспий, хорошо хоть нас самих туда не послали. Мы, конечно, потом заработок водкой наверстали, великое дело этот сухой закон у финнов и шведов, мудрый народ, не дали погибнуть. Грехи молодости. А срок давности-то прошел и меня не замай.

Это я вспоминаю пока меж островков крутимся. Солнышко припекает, птички поют… Кяя! Кяя! Мерзко так… И какают везде. Не люблю глупышей да олушей, что всеми чайками зовутся. Голуби, сиречь свинки летающие, свиночайки морские пачкающие всё. Мясо у них рыбой смердит, надо долго паром в бочке обрабатывать перед потреблением, жевали, знаем. Конечно я говорю про океанских, не про помойных. Таких кушать тоже можно, только помрёшь быстро.

Калеви уже закончил работу, дальше я сам. И ноги моей больше в шхерах не будет! Вот Аландские шхеры по левому борту оставлю, если в Стокгольм не захочется. Нравится мне Швеция, озеро Мялорен. Рыбалка там приятная и не так жарко. Но всё-же скучно. Нет, одно по левому борту, а второе по правому. Правильные герои всегда идут прямо. Всё, лег в дрейф, пока Калеви возился с динги, да пересаживался. Затарахтела динги обратно довольно, не обидел.

На верхний мостик не пойду. Не люблю. Когда солнышко — жарко, а нет его — холодно. Холод не люблю ещё со времен Белого моря и комариново — гнусного царства Беломорканала. Застудился я здорово в Беломорске однажды, с тех пор при холоде иногда голова болит, пойду в рубку, оттуда теплее и уютнее командовать. Одно там, на ББК, хорошо — грибы. 10 минут — ведро. А всё остальное… Ещё морошка, мочёная. Сто лет не ел. Теперь уж и не поем.

«Защити меня, влага нежная,

Май мой синий, июнь голубой.

Одолели нас люди заезжие,

А своих не пускают домой.

Жалко им, что Октябрь суровый

Обманул их в своей пурге.

И уж удалью точится новый,

Крепко спрятанный нож в сапоге.»

Прав был Сережа. Ещё люблю, помните:

«Пей со мной, паршивая сука,

Пей со мной…»

Вот не пью уже лет сорок, жизнь, считай, не пью, а морошка и эти стихи. Отрава души, однако, потом день хмурый ходишь. Надо же слова-то подобрать правильно. И всё, и больше ничего не надо, вот вся жизнь и лучшего не найти. На нерве души человек жил.