Балтийская Регата

Вещи отдали старику, посмотрели карты на переход. И уже были готовы перекусить, как к борту буксира с двумя солдатами подбежал какой-то интендант и стал «качать права». Кто вы такие, покиньте борт судна, а то будем стрелять. Ну или что-то в таком роде. Прочитав грозную аббревиатуру «СМЕРШ» на удостоверении Славы, он поутих, но не отходил от борта и всё бубнил что-то о каком-то генерал-майоре Борщевском. Пришлось идиоту выкатить аргумент в четыре ствола от ППШ. Лейтенант интендант со своими подручными нехотя пошёл к домам портовых служб, а команда буксира заторопилась с отходом от причала. Ведь мог появится на горизонте и этот самый Борщевский.

Перекус отставили. Дали Уве и Сторожеву с водителем машины продуктов на обратную дорогу, попрощались. Остающиеся сбросили швартовы с причалов и буксир малым ходом постепенно отошёл от стенки. Рейс начался.

Банщик проверил сигнал и над водой порта пронеслась волна сочного баса буксира «Тор». Такой голос надо было дать лайнеру, а он достался буксиру. Такое часто бывает и с людьми. Посмотрите на фото знаменитого в войну диктора радио Левитана. Самым радостным был Уве Фишер, он радовался, что ему не надо идти в эту далекую Россию, простите, СССР. Но он тогда не знал, что ему месяц придется рассказывать о причалах в Киле и Дарлово, где базировались лодки зондерконвоя фюрера и куда он регулярно хаживал с грузами.

Выйдя за ворота порта, караван повернул на северо-восток и пошел экономичным ходом в шесть узлов по направлению к острову Борнхольм. Распогодилось, выглянуло солнышко, было удивительно спокойно, но необходимо было вести наблюдение за морем — слишком много мин оставила война. По сведеньям на карте, самое большое их количество надо было ожидать к югу от Борнхольма. Моторист вылез из своей преисподней и пошёл повторно ставить чай и делать кашу. Матрос заменил флаг поверженной Германии на флаг КБФ. Все как-то забыли это сделать из-за суматохи с интендантом, поэтому из порта Росток буксир «Тор» в последний раз вышел под флагом Третьего рейха.

Ели кашу и пили чай на палубе бака, на воздухе, заглушив двигатель и наслаждаясь солнышком. А солнышко припекало всё сильнее, и все сняли с себя верхнюю одежду. Загорать было приятно, а что самое приятное, то это то, что не надо ждать смерти. Легкие радовались чистому, напоенному солёной влагой, воздуху, и, казалось, вздохнешь сейчас глубоко и полетишь как надувной шарик далеко, далеко и высоко, высоко в чистое и голубое небо. Этот воздух опьянял, как вино и жить хотелось прямо сейчас счастливо спокойно и вечно. Вода была очень чистой и совершенно спокойной. Рябь была далеко. Близость берега не давала разгуляться и мёртвой зыби. Балтика не океан, здесь и так места мало для разгона волны. Даже осенью, когда не налетают ураганы, а просто небо хмурится и штормит, то волна идёт мелкая, но крутая, порождающая множество брызг, но бьющая в корпус судна бестолково и безалаберно. От такого её поведения возникает ощущение, что ты едешь на деревенской телеге по булыжной мостовой. Но в ураган и здесь может здорово потрепать, но не сегодня. Тут и там на поверхности воды виднелся несуразный, глупый мусор войны, застывший и сонный в чуть голубенькой дымке, как августовская жара.

Течениями караван начало складывать и не стоило этого допускать. Моторист запустил двигатель и малым ходом, выходя на буксир и постепенно разгоняя баржи, нехотя «Тор» потащился дальше. Первоначально Банщик хотел оставить Борнхольм с юга, так было короче, но совсем близко к берегам Швеции. С секретным грузом лучше было идти поближе к своим. Конечно там было много мин, но районы минных постановок были нанесены на карту. Правда определять место приходилось только на глаз. даже пеленгатора на буксире не был.

— Вот он простор! — подумал Слава.

И вспомнился ему тот старый портовый буксир, погибший смертью героев, в первые дни или даже часы его, Славкиной, войны и пальмы в кадках в командирской столовой, и даже разбитная Клавка Перебейнос. Только серый причал он боялся вспоминать и, сегодня, не хотел подающего на голову пепельного гранита неба.

Так стоял он на руле довольно долго, пока не вспомнил, что в рубке есть и кресло на высоких ножках. Наматывая мили на винт, они двигались на северо-восток. Вот уже и остров Рюген по правому борту прошли. Здесь начинались минные поля, прикрывающие устье реки Одер. Где-то там стоит и Штральзунд, но его не видно, за островом, да и далеко очень. Скоро должен показаться Борнхольм. Жизнь на судне в походе очень однообразна. Доска, плавающая на воде, уже интерес вызывает. Такую погоду во второй половине дня, стоя на руле в рубке, воспринимаешь как сон, скорость судна не ощущаешь совершенно.

Когда по расчетам Банщика караван дошел до банки Ренне-Банке день перешёл в вечер и стало темнеть. Сбавили ход до самого малого, а затем и вовсе застопорили. Ночью идти здесь не стоило вовсе. Решили отдать якорь. Стали травить якорь цепь медленно. Вот уже якорь достал грунта, глубина менее десяти метров, значит не промахнулись, остановились на банке Адлер-Грунн.

Поели в темноте в тесном салоне, при свете тусклой лампочки. Потом Банщик и моторист завалились спать, а матрос остался на вахте.

Утром Слава проснулся от мелодичных криков чаек. Погода была тихая и на востоке вставало солнышко. Оно выкатывалось на небосвод прямо на глазах. Море было пустынным и в рубке посапывал рулевой.

Перед брашпилем, прямо на палубе, стояла из необычного брезента клетчатая сумка со странной застежкой, предусмотрительно открытая. К сумке была пришпилена записка на листочке в линеечку. Записка была на русском языке. В ней было написано: «Привет славяне! Это вам! Не забудьте наловить трески, всё, что надо для ловли, в каюте в рундуке, наживки не надо ловите на голый крючок. Не ругайте часового, он не виноват.» В сумке была бутылка шампанского, четыре громадных двухлитровых фляги из странного прозрачного материала и две черные пластиковые канистры по шесть литров с надписью «Franziskaner». Про колбасы и прочие сыры с экзотическими фруктами, икрой, омаром и воблой можно даже не говорить.

Рулевой проснулся на палубе. Славка и сам не ожидал такого эффекта. Он только дал затрещину Володьке и вовсе не сильную. Но разнос вышел показательный. Пока рулевой приходил в себя, Банщик вернулся в каюту, нашел там в рундуке три снасти для ловли рыбы и вышел снова на палубу. Продукты и напитки моторист отнёс в салон команды. Треска попалась на первом же забросе снасти. За полчаса всей командой наловили килограмм тридцать рыбы. Пожадничали немного. Хранить её было негде, но моторист сказал, что он нашел много соли на камбузе. Посолить улов доверили Володьке в виде искупления вины трудом. За Борнхольмом подвернули севернее и взяли курс на вход в Финский залив. Через два дня погода поменялась и стало ветрено. Наступал сентябрь сорок пятого и «Тор» неотвратимо подходил к Сааремаа.

Врача вызывали?

После метаморфозы случайной инициации я был немного не в себе. В общем-то я по природе своего психотипа интроверт. Это получилось как-то, само собой. Сама работа заставляла меня более полагаться только на себя, не пускать к себе со стороны других людей, больше самому анализировать свои поступки и их эффект на окружающих. Нет, я не стал мизантропом, ненавидящим всех людей разом, просто мне более комфортно находится одному, так как на себя самого я положиться вполне могу, а вот на другого человека полагаться всегда опасаюсь. Если на русском флоте всё было предельно ясно, и я мог себе позволить немного сойтись с кем-то дружески, на кого-то положиться в делах, то на судах типа «корабль мертвых» ты, если хочешь жить и дать выжить другим, должен полагаться только на себя и всю работу всего экипажа контролировать постоянно. Вот Цыганок своей флегматичностью был несколько похож на меня, а Джасик своими фортелями уравновешивал отрешенность от мира Цыгана. Нам было комфортно вместе и каждый из нас это чувствовал. Оказалось, что я за пару дней так привязался к своей яхте, что она проросла корнями прямо в мою душу. Ну как в мягкое тело моллюска прорастает его раковина. Или там все наоборот? Не суть важно, но как-то так.