Астийский Эдельвейс

— Что вы говорите, Этана! И почему думаете, что я…

— Я ничего не думаю. Я знаю. Кибер, по моей просьбе, давно все оценил и взвесил. Ваши личные качества вполне позволят вам принять командование кораблем. Ну а наши знания… наши… Я убедилась, как легко вы все воспринимаете. Соглашайтесь, Максим. Я не обещаю вам легкого путешествия, но вы бесстрашны…

— Нет, Этана!

— Молчите, молчите. Взвесьте сначала все.

— Я взвесил, Этана, все взвесил. Я рад, что Кибер оценил меня. Но до вас мне все-таки далеко. И как командир вы вполне на месте. Мне, знаю, трудно будет покидать корабль, Миону, вас, но это неизбежно. Я понял. Там, на Земле, я нужней.

Этана не смотрела на него, голос ее стал едва слышным:

— Вы вправе располагать собой, как сочтете нужным. Своему слову я не изменю. По первому требованию я доставлю вас на Землю и сделаю все возможное, чтобы ваше появление там не вызвало ничьего удивления. Я, разумеется, позволю вам взять с собой все ваши записи. Хотя в этом и не будет большой нужды, потому что я приготовила специально для вас диск с таким объемом информации, какой вы не усвоили бы в информатории и за два десятка лет. Диск этот тем более удобен, что пользоваться им сможете только вы: информацию с него можно считывать лишь через ваш элемент связи. Выход диска из строя, как и ваша смерть, повлечет немедленное самоуничтожение диска. Я дарю вам этот диск, знаю, ваш благородный характер не позволит злоупотреблять этим уникальным прибором.

— Спасибо, Этана.

Она стала еще бледнее.

— А теперь самое трудное… Максим… Я люблю тебя. Люблю… Ты, наверное, это знаешь, чувствуешь. Это нельзя не чувствовать. Я полюбила тебя давно, с того самого сеанса в иллюзионории. А потом… Потом наступило самое страшное: я узнала, что можно самой любить и не быть любимой. Нет, я ни в чем не упрекаю тебя. То, что ты дал мне, — дороже жизни. И как страшно, что скоро все кончится…

13

Этот сигнал связи не показался Максиму неожиданным. Он ждал его.

— Добрый день, Максим.

— Добрый день, Этана.

Она долго и пристально смотрела на него своими большими глазами, как бы стараясь навсегда запомнить его облик, потом сказала:

— Ты все успел? Познакомился и с теорией мезонного поля, и с теорией нейтринной стабилизации радиоактивных изотопов?

— Я полностью разобрался и в том и в другом. Спасибо, Этана. Быть может, благодаря вам Земля избавится наконец от кошмара ядерной войны.

— Жалеешь, что потерял из-за меня здесь несколько лишних месяцев?

— Я не жалею ни о чем.

— Решение покинуть корабль остается в силе?

— Да… Больше ничего не говорите, Этана.

Она улыбнулась ему такой улыбкой, какую он никогда не видел у нее.

— Ладно, Максим… Сегодня в полночь — старт. Последний челночок отбывает на Землю через час.

— Я готов.

— Ты придешь ко мне проститься?

— Нет, простимся сейчас.

— Понимаю. Капля океана не наполнит… До свидания, Максим.

— Прощайте, Этана.

Экран погас. Максим остро почувствовал, как все, связанное с кораблем, стало отодвигаться куда-то в сторону. Он вдруг понял, что его пребывание здесь должно стать лишь этапом в его жизни перед чем-то неизмеримо более значимым, что ждало его впереди. И мысли его устремились туда, где, он знал твердо, было единственное счастливое место во Вселенной, — к Земле и Родине.

ГРЕЗЫ О ЗВЕЗДНОМ ЦВЕТКЕ

«Вероятно ли, чтобы Европа была населена, а другие части света — нет? Может ли быть один остров с жителями, а множество других без них? Вероятно ли, чтобы одна яблоня в бесконечном саду мироздания была покрыта яблоками, а все бесконечное множество других — одной зеленью?! Спектральный анализ указывает, что вещества Вселенной те же, что и вещества Земли… Везде и жизнь разлита во Вселенной. Жизнь эта бесконечно разнообразна. Если разнообразна жизнь на Земле, при обстоятельствах сравнительно однообразных, то как бесконечно разнообразна должна быть жизнь во Вселенной, где всякие условия возможны! Все фазисы развития живых существ можно видеть на разных планетах. Чем было человечество несколько тысяч лет тому назад и чем оно будет по истечении нескольких миллионов лет — все это, по теории вероятностей, можно отыскать в планетном мире».

Эта гипотеза Константина Эдуардовича Циолковского, удивительно образно высказанная им почти девять десятков лет назад в научно-фантастическом произведении «Грезы о земле и небе» (в параграфе «Грандиозная картина Вселенной, исполненной жизнью чудных существ»), сегодня стала аксиомой если не для всех ученых, то, по крайней мере, для всех писателей-фантастов и, уж разумеется, для читателей, нетерпеливо ждущих «звездного часа» нашей планеты — встречи с представителями других космических цивилизаций. Сделав гипотезу Циолковского стартовой площадкой для своих книг, писатели-фантасты, конечно, по-разному это положение иллюстрируют. Одни в экспериментальной форме пытаются б у к в а л ь н о представить себе, что может делаться на других планетах, кроме нашей, в системах других Солнц. Другие писатели поступают иначе: они стыкуют два разных мира, земной и внеземной, с тем чтобы по контрасту сопоставить их и проверить потенции разных цивилизаций — нашей и вымышленной (но в принципе возможной), а в свете этого сопоставления еще раз взвесить пути исторического движения земной цивилизации, поразмышлять о ее далеком прошлом, противоречивом настоящем и волнующем будущем, о том, что есть Человек во Вселенной, чтобы художническим пером подтвердить неуклонное поступательное развитие человечества через тернии, путем преодоления противоречий к светлому Грядущему.

Роман В. Корчагина, роман многоплановый, принадлежит именно ко второй группе научно-фантастических книг, в которых земное и вселенское переплетены, художественно дополняют друг друга, но неизменным центром которых является человек, его судьба, его духовная жизнь, его место в обществе. Человек как единственная и высшая ценность! Критерий, в нашем обществе и в нашем искусстве не подлежащий сомнению. И все же этот узловой момент в романе «Астийский эдельвейс» хотелось бы особо подчеркнуть, потому что здесь он как-то особенно ярок, звучит с большой силой, в духе жизнеутверждающих традиций советской литературы. Судьба Максима Колесникова, молодого ученого, пережившего немало сложного в своей жизни, в своем становлении как человека и гражданина решена автором оптимистически. Молодой человек, наш современник, выходит из всех своих перипетий закаленным и умудренным, не утратившим своих главных качеств: человеческого мужества, веры в жизнь, в свое призвание быть полезным Родине.

Но «Астийский эдельвейс» — не психологический роман, несмотря на то, что в нем немало эпизодов, потребовавших от автора психологического мастерства. Это р о м а н т и ч е с к и й научно-фантастический роман. Для освещения (именно для освещения или, быть может, для постановки, но не для исчерпывающего решения) наиболее трудных, нерешенных научных проблем писатель прибегает к романтической форме. Она дает возможность автору, избегая наукообразности, «тенденциозности», оттенить в самих проблемах то, что непосредственно связано с человеческим существованием, а в узком смысле — с жизнью персонажей книги, дает возможность показать, как научные проблемы помогают пробудить в человеке его внутренние силы, привести к самопожертвованию, подтолкнуть к неожиданным поступкам, к подвигу — ко всему тому, что совершает Максим Колесников.

Романтический сюжет увлекает, а непосредственно сама научная проблема как бы оживает, распускается как цветок, и читатель не просто познает ее, но еще и переживает. Основные научно-фантастические темы романа даны в романтическо-эмоциональном освещении, хотя В. Корчагин не избегает и публицистических выкладок. Любовь к инопланетянке, которую переживает Максим, любовь страстная, мучительная, любовь, которая все-таки трансформировалась в любовь к земной девушке Ларе, символизируя тем самым извечную привязанность человека к родной земле, к «почве», окрашивает эти темы. Больше того, сами они художественно родились из романтических недр, из Любви, из первой встречи Максима с космической Нефертити — Мионой, которая и дала толчок всем научным разысканиям, всем открытиям, которые делает одаренный ученый Максим Колесников. В этом прочном сплаве эмоционального и рационального бесспорное достоинство романа.