Последняя любовь Казановы

Проснувшись, мадам де Фонсколомб позавтракала в своей комнате в компании хозяина и аббата. Полина, сославшись на легкое недомогание, к завтраку не явилась.

– Похоже, здоровье вашей маленькой цареубийцы гораздо нежнее, чем те взгляды, которые она проповедует, – заметил Джакомо.

– Теперь четыре или пять дней она будет находиться под влиянием луны и плохого настроения, – пояснила в ответ старушка.

– Бог слишком облагодетельствовал женщин, и, спохватившись, время от времени посылает им небольшие неприятности, – заметил ее собеседник.

– Способность зачать и породить новую жизнь – это, напротив, наибольшая из милостей, которыми Господь пожелал их наделить, – возразил аббат.

– Боюсь, сей предмет может вовлечь нас в бесконечные пререкания и даже вызвать к жизни скучные рассуждения, – пошутил шевалье.

– Навряд ли вы можете судить об этом, ведь у вас нет детей, – нравоучительно парировало духовное лицо.

– То есть я могу судить гораздо лучше, чем кто бы то ни было, – ответил, подтрунивая, Казанова.

– Так вы все же являетесь отцом? – с любопытством спросила мадам де Фонсколомб.

– И отцом, и дедом, и даже тем и другим одновременно, по крайней мере, один раз такое, мне кажется, случалось.

Мадам де Фонсколомб от души расхохоталась над таким заявлением, сочтя его пустым фанфаронством, а престарелый распутник склонил голову и опустил глаза, демонстрируя небывалое раскаяние, долженствовавшее подтвердить признание в кровосмесительных связях.

Оскорбленный аббат хотел было немедленно покинуть общество людей, которые вели разговоры на такие скандальные темы, но мадам де Фонсколомб удержала его, заверив, что мсье Казанова всего лишь пошутил, добавив при этом, что гораздо умнее некоторые вещи пропускать мимо ушей, не останавливая на них внимание.

Тут мсье Розье, умевший, кажется, все на свете, явился, чтобы причесать старую даму, после чего они отправились на прогулку.

При этом Казанова поддерживал мадам де Фонсколомб под руку, а мсье Розье старался держаться поблизости, чтобы помочь достойной даме преодолеть лестницу, спускавшуюся двумя крыльями в парк. Внизу ступени образовывали нишу, выложенную ракушечником и укрывавшую мраморное изваяние старика, – в котором, по правде говоря, не было ничего почтенного, кроме патриаршей бороды, и который держал на своих мускулистых руках обнаженную красавицу. Нимфа, как положено, заливалась слезами – то ли оттого, что ее соблазнили, то ли оттого, что этого, напротив, не случилось.

Мадам де Фонсколомб попросила разъяснить смысл композиции, и Казанова охотно откликнулся на ее просьбу.

– Работа называется «Время, уносящее Красоту», – для начала пояснил он.

– Увы, как же это верно! – согласно вздохнула мадам де Фонсколомб.

– Сатурн пожирал своих сыновей, но художник, создавший эту композицию, по-видимому, считал, что с девочками поступали иначе, – заметил неугомонный венецианец, снова возвращаясь к теме инцеста явно лишь для того, чтобы вывести из себя аббата Дюбуа. Однако тот, следуя мудрому совету старой дамы, сделал вид, будто ничего не расслышал.

Пообедали почти сразу после полудня. Разнообразие блюд, предложенных мсье Розье, возбудило бы аппетит у мертвого, и аббат Дюбуа щедрой рукой отпускал грехи молодым куропаткам и форели, оказывавшимся в пределах его досягаемости. Полина и тут не появилась, вновь передав через слуг свои извинения, и Казанова уже не мог думать ни о чем другом. Лишенный возможности ухаживать за девушкой, он придумывал способы добиться хоть какого-нибудь соглашения с нелюдимой амазонкой, чей независимый вид и строгая репутация лишь разжигали в нем аппетит. Он готовил наступление с особой тщательностью, терпеливо оценивая преимущества прямой атаки и сравнивая их с риском нападения на противника с тыла; в следующее мгновение он уже раздумывал над трудностями длительной осады и наконец пришел к выводу, что красноречие и дипломатия, неоднократно выручавшие его в подобных делах, помогут ему и на этот раз.

Шевалье, разумеется, сознавал, что с прекрасной противницей их разделяет почти пятьдесят лет, и путь, который ему предстояло преодолеть, становился от этого особенно долгим и тяжелым. Но, как известно, любая, даже самая охраняемая крепость не может считаться окончательно неприступной. Тем более что Джакомо понимал: эта победа будет для него последней. Но именно такой победы он и хотел. После Полины он уже никогда не полюбит. Ради этой любви он даже готов был пожертвовать обольстительными нимфами, не дававшими покоя его воображению. В жизни он влюблялся, движимый любопытством, которое постоянно толкало его в объятия все новых прелестниц. Каждая новая женщина или девушка являли собой увлекательную тайну, к которой ему непременно хотелось подобрать ключи и которая, увы, будучи разгаданной, тут же становилась ему неинтересной. И он без сожалений и угрызений совести оставлял одну, чтобы где-то еще, с другой женщиной вновь посвятить себя разгадыванию вечной тайны своего влечения. Каждая из тех, кем он обладал, была для него первой, и всякий раз он был очарован, потрясен своей победой, изумлен красотой женского тела, поражен собственной способностью одаривать женщину счастьем, впрочем, так же, как и возможностью получать счастье взамен. Каждая в его объятиях ощущала себя единственной. И в этом не было ни лжи, ни притворства. Сознавая, что, пусть даже на одну ночь, она становится несравненной Евой, воплотившей собой красоту мироздания, ни одна из них не могла долго противиться настойчивым призывам своего тщеславия, жаркий огонь которого Казанова разжигал ласковым голосом и нежными словами.

Наутро, когда соблазнитель объявлял, что уходит навсегда, осчастливленная жертва не могла отрицать, что произошедшее между ними превзошло ее самые смелые мечты. И, даже будучи столь скоро оставленной, всю оставшуюся жизнь, в объятиях других мужчин, хранила воспоминание о том, как в одну из ночей была единственной страстью самого прекрасного любовника, которого когда-либо носила земля.

Полине предстояло стать последней возлюбленной Казановы. Одна-единственная, она будет значить для него больше, чем все остальные. Возможно, в этом и заключалось ее предназначение: стать последним восхитительным похождением, завершившим земное существование этого необыкновенного любовника, почти сверхчеловека. Именно так следовало закончиться истории его жизни, и именно это событие должно было придать ей особый смысл. Таким было окончательное решение, принятое Казановой в тот момент, когда добрейший мсье Розье подал на десерт тщательно отобранную свежую землянику.

Однако и после обеда Полина продолжала оставаться в своей комнате. Обеспокоенный Джакомо предложил позвать доктора, который должен был помочь справиться с недомоганием его будущей возлюбленной. Но мадам де Фонсколомб рассудила, что лучше предоставить событиям следовать своим естественным чередом, поскольку в таких случаях Полина имела обыкновение выздоравливать самостоятельно. К тому же при необходимости мсье Дюбуа ловко заменял девушку, вместо нее ухаживая за старой дамой, ловко причесывая ее и даже помогая совершать приготовления ко сну. Впрочем, и во всем остальном он с легкостью мог бы заменить очаровательную гувернантку, поскольку был почти столь же ловок и деликатен. Хотя Казанова и не был согласен с такой точкой зрения, высказать вслух свои доводы он не решился.

Зато ему в голову пришла идея предложить старой даме составить ее гороскоп. Из своего опыта он знал, что, не в пример мужчинам, женщины обожают осведомляться о своем будущем, как, впрочем, и переноситься в прошлое, чтобы вдоволь пообщаться с дорогими покойниками. В свое время Казанова частенько пользовался этим, предсказывая внезапное и неизбежное возникновение любовной лихорадки тем, кого хотел поскорее уложить в постель, и обещая добропорядочного жениха в ближайшем будущем для тех, от кого ему хотелось избавиться. Сейчас он надеялся, заворожив мадам де Фонсколомб чудесными сказками, сюжеты которых ему подскажут созвездия, через нее внушить Полине желание также заполучить свой гороскоп. Для него Казанова не пожалел бы самых блистательных небесных светил, а после преподнес бы их так, как в более славные времена преподнес бы бриллианты.