Страница 83 из 98
— Нечестно, — кивнул я. — Будете жребий тянуть, две палочки. У кого короткая, тот —малыш, а значит, нуждается в присмотре и поедет со мной. Будешь тянуть?
Иван помотал головой, не хотел выглядеть малышом. Но таким обиженным уже не казался.
Гаечка осталась с парнями. Когда вернулся, понял, что они развивают идею пляжного бизнеса. Сверкая глазами, Матвей говорил:
— … продавать мороженое в самодельной сумке-холодильнике! — Голос у него был не под стать комплекции: тихим, высоким, каким-то интеллигентным.
— Соленую рыбу, пиво… — продолжил Степан.
— Ты еще водку предложи… — попытался тормознуть их я, но не получилось.
— А че, и водку можно, только холодную.
Теперь уже Гаечка постучала себя по голове.
— Ты дурак? Света — маленькая! Как она это утащит⁈
Степан, открыл рот, готовый возражать, но в спор вклинился я:
— У детей покупают, потому что их жалеют. А так бред получится. Все поймут, что — эксплуатация. Вот если ты водочки предложить…
Степан замахал руками.
— Не-не-не, правильно, пусть пирожки носят.
Вроде успокоились, глупости не предлагают, а мне нужно проследить, чтобы дети начали варить кукурузу, и рвануть к отцу, потом — обратно и забрать товар.
Усадив Светку на багажник и велев крепко держаться, я аккуратно поехал в недострой, где поставил на огонь котелок, дождался Ивана, явившегося вместе с Бузей.
— Чувак, я тоже так хочу! — крикнул он, спикировав к костру.
— Вши, глисты, помыться, — напомнил условия я, Бузя шумно почесался и махнул рукой.
— Ладно.
В конце концов, волос у него почти нет, дети сами справятся с обработкой, только раствор надо купить.
Напомнив, что и как делать, сколько времени варить, как солить, я на мопеде покатил в больницу. Благо тут было недалеко.
Приехал раньше и около часа слонялся возле ворот, провожал въезжающие «скорые» и гадал, для чего же нас позвал отец. Наконец увидел маму, Бориса и деда, идущих сюда, помахал им. Наташки с ними не было. И вчетвером мы направились в хирургию, которая находилась в том же здании, что и реанимация, но этажом ниже.
Мопед пришлось пристроить между «опелями», припаркованными в том же месте, что и в прошлый раз.
В отделении нас встретила молоденькая медсестричка-армяночка, улыбчивая и приветливая, провела в кабинет заведующей. Мы напряглись, предвкушая очередное вымогательство. Но моя напряженность улетучилась, когда мы увидели эту женщину — круглую, мягкую, обильную формами. Из памяти взрослого всплыла ассоциация: Венера Виллендорфская. Эдакая всеобщая мама.
— Здравствуйте, дорогие, — улыбнулась она и указала на диван. — Присаживайтесь. Меня зовут Надежда Константиновна.
Мы по очереди представились. Не думаю, что она кого-то запомнит, учитывая, сколько людей проходит через этот кабинет, но того требовали правила приличия.
Я на диван не влез и уселся на стул, пытаясь понять, сколько ей лет. Тридцать пять? Пятьдесят пять? Неважно. Важно, что ее глаза лучистые и полные жизни.
— Роману заметно лучше, — отчиталась она. — Он долго провел в коме и не вставал, потому ему пришлось трудно, но ничего, справился, и уже неторопливо ходит по отделению. Дренажи завтра убираем, еще неделька наблюдений — и на выписку. — Она помолчала немного и обратилась к деду:
— Вы же отец Романа? Спасибо вам за сына! Моей дочери пятнадцать лет, месяц боялась вечером выпускать ее, думали — маньяк в городе! А оказалось, вон оно как. Еще хуже, чем маньяк. И благодаря Роману нам больше нечего бояться.
Внутренняя жаба квакнула, что слава должна была достаться мне, ведь если бы не я, отец не почесался бы, чтобы помочь девочками. Но разум взрослого щелкнул ее по носу и спросил, готов ли я вот так лежать с дыркой в животе?
— Подождите здесь. Приглашу Романа.
Заведующая направилась к выходу.
Странно. Неужели ничего из лекарств покупать не надо? Или коллеги уже собрали на реабилитацию? Наверное, так и есть.
Вряд ли кому-то из пациентов выпадает такая честь — свидание в отдельном кабинете; вот она, репутация героя. Дед вышел вслед за врачом, чтобы не нервировать отца, и остались только мы, Мартыновы.
Скрипнули петли. Отец, одетый в серую футболку и спортивные штаны с полосками по бокам, прошагал к дивану, взял свободный стул и уселся напротив нас. Его глаза ввалились, он побледнел, похудел, казалось, одна голова осталась.
— Папа, ты как? — воскликнул Борис, подался навстречу, но сел обратно на диван.
— Еще немного, и буду как новенький, — улыбнулся отец.
Борис ерзал, желая обнять отца, но не решался, помня, чем это чревато. Мама засуетилась, открыла стоящую у ног сумку, вытащила оттуда новенький пакет, который мы привезли из Москвы, и затараторила:
— Привет, Рома. — Она нервно улыбнулась. — Знаю, тут кормят плохо. Я тебе супчик сварила с фрикадельками. Вот он, в баночке. Есть где разогреть? В столовой можно попросить. И сухариков насушила к бульону. Здесь вот — куриные котлетки на пару, почти чистое мясо. Тут немного малины и груши. Морковные оладьи, тоже на пару.
Казалось, от каждого маминого слова ему становилось все хуже и хуже.
— Оля, спасибо, но не стоило.
Его ноздри раздулись, он чуть повернул голову, и наши глаза встретились. Не сумев прочитать его чувства и намерения, я продолжил, просто чтобы заполнить пустоту:
— Заведующая — очень хорошая женщина. Считает тебя героем. Сотни тысяч людей считают тебя героем. Люди ведь потеряли веру в справедливость, а ты показал, что это возможно.
Он криво усмехнулся, отвернулся и проговорил в сторону:
— Это ты им показал, что все возможно, а я был лишь инструментом.
Злится, потому что раскусил мою задумку? Отец продолжил:
— И мне тошно от этой мысли. — Помолчав немного, словно собирался сказать что-то неприятное и тяжелое, он продолжил: — Пока висишь на волоске, и от смерти тебя отделяет короткий вздох, многие вещи переосмысливаются. На ум приходит, что хотел бы исправить, но не успел. Что вообще не хотел исправлять, а надо бы…
Отец не просто говорил — отрывал эти слова от себя с мясом. Он никогда не признавал ошибки, говорить все это для него — все равно, что публично себя пороть, но отец делал это. Ломал хребет своей гордыне. Нет, я не верил, что он полностью перезагрузился, и теперь станет паинькой и примерным семьянином. Но признание своей неправоты таким человеком — не просто шаг вперед, а прыжок Сергея Бубки.
— Спасибо, — прошептал я, поддерживая его, — то, что ты говоришь, очень важно. Не представляешь, насколько важно.
Отец коротко кивнул, посмотрел на Бориса, на меня.
— Мне очень хотелось, чтобы вы стали… настоящими мужчинами. Чтобы я мог вами гордиться, а оказалось… — Он дернул уголком рта, — мужиком можно быть и в четырнадцать. В гораздо большей степени, чем… многие. Боксеры, каратисты, военные. Павел, сын, я горжусь тобой. Борис, уверен, придет день, когда я увижу тебя по телевизору и всем скажу: «Это человек — мой сын».
Всхлипнув, Борька не утерпел, вскочил и обнял отца, тот поморщился.
— Аккуратнее! — предостерегла его мама. — Швы!
— Ничего, — успокоил ее отец. — Он осторожно. И Наташе передайте, что я… я очень сожалею, что тогда так поступил. Спасибо, что пришли, дети. Оля…
Впервые видел отца таким… Наверное, так выглядит раскаянье. Что он собирается сказать: «Дай мне второй шанс, я исправлюсь?» или просто: «Прости за то, что сломал тебе жизнь?» Но в нашем присутствии отец с ней говорить не стал, посмотрел на нас и попросил: