Поэмы

Вот она, тут… То она говорила…

Только что сила ей вдруг изменила,

Очи старухи глубоко закрылись,

Руки с шубенки тихонько скатились!

Поднял Андрей их, на грудь положил;

В печке погасшей огонь запалил,

В миску, на Лайку, на солнце взглянул —

И, потянувшись, широко зевнул.

Ежели лес молодой обгорит,

В нем запустенье не долго лежит,

Жизни в нем много! Чтоб выйти из пепла,

Ждать ей не нужно, чтоб сила окрепла;

Прет остриями побегов зеленых

Всюду из сучьев его опаленных;

Тут она почкой взойдет, там цветком,

Ей и от корня начать — нипочем!

Если же лес загоревшийся стар,-

Смертью проходит по лесу пожар,

В горьком дыму, трепеща и стеная,

Смрадом расходится мощь вековая;

В пене соков, в крупных каплях смолы

Ярко горят, разрываясь, стволы,

Будто бы груди, шипя, раскрывают,

Воздуха ищут, а где он — не знают!

Сыплются сучья, летят головни,

Стукаясь в камни и красные пни;

В уголь одежду свою обращая,

Лес исчезает, как греза живая!

И от подпочвы, где в темной земле

Жизнь под корнями роилась во мгле,

Вплоть до вершин, где над сочной листвой

Только крупнейший качал головой,-

Смерть водворяется в пепле, в золе.

Ох! Уж не так ли престать и земле,

В срок, когда к призракам, в должный черед,

Призрак людей от земли упорхнет?

Впрочем, не русской, бурлацкой натуре

Треснуть в пожаре, осунуться в буре.

Много промчалось и дней и ночей,

Встала старуха с палати своей.

Только залег в нее, будто чужой,

Кашель какой-то глубокий, сухой;

Только сама она как-то осела —

Все же недаром в морозе горела!

II

Вышел порядок в лачуге иной —

Будто Андрей обзавелся женой!

С прежней хозяйкой, — была она злая,

Прозвище было ей жизнь холостая,-

С юности ранней, господь ей прости,

Право — ну не было вовсе пути!

С новой иначе. Приперт в потолок,

Вывешен черный как смоль образок;

Значит, узнает сейчас, кто войдет,

Что не татарин, не жид тут живет.

Метлы, лопаты сошлись в стороне,

Скромно уставились в угол, к стене;

С прежней хозяйкой иначе бывало —

Все, вишь, бросалось куда ни попало;

Этим бесчинствам теперь не бывать —

Всякому в доме места свои знать.

Ну а того, чтобы миска какая

Сутки валялась, мытья ожидая,

Лайку прельщая своим содержаньем,-

Стало у мисок давнишним преданьем!

Мелкому миру по щелям стены

Тягость открылась ужасной войны:

Как только праздник придет небольшой —

Ерзает тряпка с горячей водой,

Жжет беспощадно в потемках келейных

Многие тысячи счастий семейных.

Жжет… А Андрей не поймет, почему

Спится спокойней и слаще ему?

Шапка ли лезет, рубаха ль порвется,

Выйдут лучины иль жир изведется —

Всякое горе хозяйка исправит,

Дела лежать никогда не оставит.

Даже на Лайку старуха ворчит:

И недовольная Лайка молчит!

Как-то никак старикам не случалось

Встретиться так, — чтобы речь завязалась?

Скажут по слову, в глаза поглядят,

Скажут и снова упорно молчат!

Точно обоим, за долгим досугом,

Нечем им было делиться друг с другом

И ничего в их умах не созрело,

Что бы сказаться порой захотело?

К слову случилось Андрею узнать,

Что его гостью Прасковьею звать.

Но уж различны, как «я», и «не я»,

Шли и свершалися их бытия!

Равно начавшись, нигде не скрестившись,

Шли, чтобы кончиться, объединившись;

Точно две струйки — в единую слились,

Два ветерочка — в один превратились!

Жизнь старика вся бесцветна была,

Облачком в горных туманах прошла;

Мимо событий, сторонкою, с края,

Всюду и все обходя, проскользая,

Вечно безличная, не очертилась

И, без остатка, в степях схоронилась.

Ну, а Прасковья, напротив того,

Видела, ведала много всего.

Ярко очерчена, окаймлена,

Обрисовалася в жизни она!

Всяких епископов, митрополитов,

Схимников разных прославленных скитов,

С мертвыми главами на власяницах,-

Знала Прасковья и видела в лицах.

На Валааме, в Печорской, в Задонской,

В дальних Соловках и даже в Афонской,-

Всюду она самолично бывала

И монастырских квасов испивала.

Свет увидала она на Хопре;

Выросла в службах, на барском дворе;

Бабою сделаться ей не пришлось:

Дрянное дело замужство, хоть брось!

Позже в Москве в белошвейках училась

И с барчуками, бывало, водилась.

У балерины одной знаменитой,

Нынче вполне, даже сплетней, забытой,

В горничных год с небольшим проживала,

Феей, вакханкой ее одевала!..

Постники-схимники в черных скуфьях,

Ножки танцовщицы в алых туфлях,

Говор в кулисах, пиры до утра,

Память деревни, разливов Хопра,

Грубые шутки галунных лакеев,

Благословения архиереев,

Ладан, пачули, Афон и кулисы,

Вкус просфоры и румяна актрисы —

Все это как-то, во что-то слагалось,

Стало старухой, и то, что осталось,

Силой незримой в тайгу притащилось

И, обгорев на морозе, свалилось

В ноги к мордвину, вперед головой,

Старою льдиной на снег молодой!..

Как-то случилось, что пасмурным днем

Вьюга завыла по степи кругом.

Гулко помчались ее перекаты;

Снежные хлопья, толсты и косматы,

Воздух застлали, в окошко набились…

К печке молчать старики приютились.

Долго не двигаясь оба сидели,

Слушая рев и рыданья метели…

Ну, да пришлось же и им говорить:

«Я Верхотурье пошла посетить;

К дальней обители на покаянье,

Было такое мое обещанье…»-

«Да, Верхотурье, слыхал стороной,

Там, за горами, есть город такой…»-

«Есть и другой город, Пермью зовется;

К Перми народ пароходом везется.

Дальше, сказали, дорогой пойдешь,

Ближние горы когда перейдешь,

Там, где большая река побежит,-

Тут-от обитель сама и стоит.

Вышла в дорогу я ранней порой,

Только что почал народ с молотьбой.

Шла бы скорей, да частенько хворала,

Шла потому, что давно обещала,

Только не тот, видно, путь избрала!

Тут я семь суток болотцами шла,

Прежде чем хату твою повстречала.

Ну и не помню уж, как постучала…