Страница 3 из 10
«По-моему, должны встречать нас люди.
Ну, что-то в этом роде. Поглядим.
Учёные давно об этом судят
по тем сигналам, что понять хотим.
Летят, летят сигналы издалёка.
Их шлёт к нам кто-то явно одинокий,
кто ищет в мире жизнь, стремиться к ней.
надеется найти себе друзей.
Лишь с Марса могут быть сигналы эти.
Лишь там разумная возможна жизнь.
Ведь больше нет ни на одной планете
тех признаков, что там давно нашлись.
Вот карта Марса. Он покрыт, как сетью
каналами. И кто каналы эти
прорыть сумел, тот сможет и создать
все средства, чтоб сигналы посылать.
Марс точно хочет говорить с Землёю.
Летим к нему, и это наш ответ!
Те, кто радиостанции построил,
Не могут быть чудовищами, нет!
Земля и Марс – два шара во вселенной,
что рядом существуют неизменно.
Для Марса и Земли один закон
И жизнь одну лишь пробуждает он.
Жизнь во вселенной всюду возникает.
И, где бы ни возникла, человек,
подобный нам, живое возглавляет.
повсюду и везде из века в век!
Всё просто: человека совершенней
ещё не создавал природный гений»!
Красноармеец, выслушав рассказ,
«Я еду с вами!– объявил тотчас.–
Когда, скажите, приходить с вещами»?
Придёте завтра. Я хотел бы знать,
что можете по жизни делать сами
и, как скажите, звать вас, величать»?
«Ну, сам я Алексей Иваныч Гусев.
Я грамотный вполне,– добавил грустно.–
Ещё могу чинить автомобиль.
У нас в полку один трофейный был.
Ещё служил я на аэроплане.
Как наблюдатель в рейды улетал.
Я с восемнадцати, поймите сами,
семь лет без перерыва воевал!
Вот всё моё занятье. Был изранен.
Теперь в запасе. Подзажили раны».
Он приумолк. Издал короткий смех:
«А я ведь мог иметь большой успех!–
воскликнул он,– командовать полками!
Да мой характер погубил меня.
Характер мой, признаюсь между нами,
всё гонит, к приключениям маня.
Внутри сосёт. Не усидеть на месте,
как курице в сарае на насесте.
Лишь только прекращаются бои,
тотчас права качает он свои!
Я, либо отпрошусь в командировку,
а то из части просто убегу.
(Потёр макушку он свою неловко).
Но там, где появлюсь – конец врагу!
Однажды я собрал ребят три сотни,
чтоб в Индии спасать крестьян голодных.
Но нам туда не удалось дойти.
Лишь лошадей сгубили на пути.
Два месяца я был в Махновской банде.
Но, не ужился. Я же не бандит!
Поляков гнал в Будённого команде:
«Даёшь Варшаву» – конница летит!
Валялся целый год по лазаретам.
А вышел – очутился в мире этом.
Куда деваться? Как мне дальше жить?
Как жизнь свою разбитую сложить?
Тут девушка одна мне подвернулась.
Женился. Хороша жена моя.
Хотел бы, чтоб во мне не обманулась.
Мне жаль её. Ведь вся моя родня!
Отца и мать давно похоронили.
Обоих братьев на войне убили.
В деревне позаброшена земля,
а в городе я проживаю зря.
Прошу, Мстислав Сергеевич, возьмите
меня с собой на Марс. Я пригожусь.
Вы только мне сейчас не откажите,
я в самый раз на Марсе вам придусь»!
«Я очень рад,– промолвил Лось. До завтра!
Отрадно видеть – вы полны азарта!–
Красноармейцу руку подал он.–
Прошу считать, что ваш вопрос решён»!
Глава третья
Бесонная ночь
И вот, к отлёту было всё готово.
Два дня последних, словно миг прошли.
Для Алексея Гусева всё ново,
что вместе с ними улетит с Земли:
приборы, инструменты и одежда.
Такой добротной не носил он прежде.
Как управлять ракетой он узнал.
Сам Лось и рассказал, и показал.
Всё в аппарат, что нужно, загрузили.
В подушках полых масса мелочей.
Леса и разобрали, и сложили.
В углу двора, на груде кирпичей
часть крыши, что была над аппаратом.
Теперь его окинуть можно взглядом.
Назавтра в шесть назначили отлёт.
О чём мечталось, то произойдёт…
Затихло всё. Лось отпустил рабочих,
свет погасил. Сарай-ангар во мгле.
Последний раз на койке этой ночью,
он свой ночлег проводит на Земле.
Но Лось не спал. Лежал, закинув руки
за голову. И вновь былые муки
пронзили сердце, захватили в плен.
И снова череда прощальных сцен…
Постель, свеча, заставленная книгой…
Он в комнате, что тонет в полутьме.
Терзает сокрушительное лихо.
Видения проходят, как во сне.
Она в постели – самая родная.
Дороже человека он не знает.
Жена Катюша, милая, дыши!
Не уходи, голубка, не спеши!
А Катя дышит часто. На подушке
рассыпанные волосы её.
Она порозовела от удушья.
и, как ребёнок говорит своё:
«мне скрой окро, мне скрой окро скорее»
Что может быть печальней и страшнее?
Она ведь просит отворить окно,
а голосок неверный и смешной.
Под одеялом подняты колени.
Катюша уплывает от него.
А он готов на подвиг, преступленье,
чтоб только не покинула его!
Страшнее страха – жалость к ней, любимой:
родной и нежной, и неповторимой.
«Скажи, моя Катюша, что с тобой»?
Молчит. Вцепилась в простыню рукой.
Грудь подняла, локтями упираясь,
как будто снизу кто её толкал,
как будто мучил кто-то, издеваясь,
и силой от кровати отрывал.
Закинулась любимая головка.
Затем она ушла в постель неловко.
Прелестный подбородочек упал.
Лось содрогнувшись, страшно зарыдал.
Прижался к ней, держал двумя руками.
Со смертью примиренья нет и нет…
Грудь обожгло воспоминаний пламя
С тех пор прошло совсем немного лет.
Поднялся Лось, прошёлся по сараю.
Взял папиросу. Руку обжигая,
ломая спички, трудно прикурил,
и всё ходил, почти лишившись сил.
На лесенку взошёл и к телескопу,
как к роднику целебному, прильнул.
Марс отыскал. Взошел он над Европой
и лучик к Петрограду протянул.
Смотрел на небольшой и тёплый шарик,
дрожащий в окуляре, как фонарик.
Опять прилёг на койку. Память вновь
видение открыла про любовь…
Катюша в платьице на травке, на пригорке.
Звенигород за полем вдалеке.
Лось рядом с ней сидит на мягкой горке,
с ненужною ракеткою в руке.
В бездонном небе коршун проплывает.
Он в летнем зное, как пушинка тает.
А у Катюши серые глаза.
В них коршуны плывут, как в небесах.
Лось смотрит на головку милой Кати.
Она юна. Ей восемнадцать лет.
Сидит. Молчит. Её бы сжать в объятьях.
Он думает: «Нет, милая, о, нет!
Уж у меня есть дело поважнее,
чем здесь влюбиться в вас, нагнувши шею,
перед девичьей нежной красотой!
Есть выход здесь реальный и простой:
Не стану больше ездить к вам на дачу»!
Ах, Боже мой! Вернуть бы эти дни!
Ведь можно было всё решить иначе!
Их не вернуть. Упущены они!..
Лось снова встал, курил, ходил вдоль стенки,
как в яме зверь, как пойманный в застенке.