Страница 9 из 12
– Да тьфу на тебя с твоим бородатым! И поглядим еще, что вы построите. Тогда и подумаем. А пока у вас свой сарай. У нас – свой, галичанский.
– У нас дворец строится.
– И на здоровье. Только подальше от нашего сарая стройте. Так нет, вы все влезть на наш участок норовите. Только не удержите нас. Не удержите!
– Не желаешь ты добра своему народу, Юлиан.
– Не желаю.
– Тогда что желаешь?
– Желаю ему свободы. А добро после само придет… Или не придет…
Отец не сдал Сотника в НКВД за крамольные речи и настроения и по этому поводу мучился. Как коммунист – обязан был уведомить компетентных товарищей, а как человек… Как человек он отлично помнил, кто меня выручил в каземате.
Однажды Сотник исчез с концами. И куда он делся – нам долго не было известно. А потом узнали такое! Но об этом позже…
Глава десятая
Стоял июнь 1940 года. Работа в мастерских кипела. Техники поступало много: трактора, комбайны с Харьковского и Челябинского тракторных заводов, грузовики. Колхозы укреплялись. МТС расширялась теперь за счет местных кадров. Жизнь налаживалась.
Я, весь в машинном масле и мазуте, пытался справиться с ходовой частью трактора-«харьковчанина». Тут и окликнул меня наш мастер Сашка Калюжный как-то озадаченно и виновато:
– Вань. Тут тебя зовут.
У кирпичного здания конторки прохаживался невысокий, суровый мужчина в гимнастерке без знаков различия. Сердце екнуло. Вроде и не чувствую за собой никакой вины, а все равно визит уполномоченного НКВД напрягает, так что невольно начинаешь перебирать в уме свои прегрешения, не находя таковых. Хотя времена такие – сам порой не знаешь, что у тебя за грехи накопились.
Уполномоченный Логачев пожал мне крепко руку, отвел в сторону, где не так мешало разговору вечное наше лязганье металла о металл. И вытащил пачку папирос «Крестьянка»:
– Кури, Ваня. Не стесняйся.
– Наше вам спасибо. – Я потянул из пачки папиросу.
Смолил я по-черному, в основном самосад, и от доброй папиросы никогда не отказывался. Тем более она означала, что разговор будет дружеский.
– Ты, говорят, места вокруг Седой Балки хорошо знаешь, – закинул удочку уполномоченный.
– Так там хутор Роднянских был. После освобождения Украины хозяева оттуда съехали. Он сейчас пустой стоит. Хотя дальняя родня их за ним иногда присматривает.
– Присматривает, говоришь. А проведешь туда? Чтобы осторожно и незаметно.
– Смогу, – кивнул я. – А что стряслось?
– Знаешь, враги народа по укромным щелям любят забиваться. А мы любим их оттуда выковыривать, – пояснил он.
Стало немного понятнее: там намечается какая-то вражья сходка.
Мы договорились о месте и времени встречи. Естественно, Логачев меня накачал никому ничего не говорить, даже малейшим намеком. И я стал ждать вечера с таким нетерпением, что привычная до автоматизма работа валилась из рук.
Мне предстояло серьезное приключение. Возможно, опасное. Но опасности меня по молодости лет только бодрили и толкали вперед, к черту в пасть.
На условленном месте, у небольшого пруда в лесочке, я был секунда в секунду. Солнце уже клонилось к закату.
На месте меня уже ждали Логачев и невысокий, широкий в кости военный командир с двумя шпалами в петлицах и в фуражке с околышком василькового цвета – майор войск НКВД. Судя по всему, каша заваривалась густая.
Я сжато и четко объяснил, куда и как нам лучше выдвигаться. Командир удовлетворенно кивнул:
– Хорошо докладываешь. Добрый боец будешь.
Я гордо расправил плечи.
– Ну пошли, – кивнул майор. – Как буза начнется, вперед батьки в пекло не лезь. Держись позади. Ты человек гражданский и невооруженный. За тебя с нас голову снимут. Доходчиво объяснил?
– Уже доходчивее некуда, – немного обиженно произнес я. Так хотелось в самую гущу боя, а мне – «без сопливых разберемся». Хотя я понимал его правоту.
Это была первая моя чекистско-боевая операция. Эх, знать бы наперед, сколько их, опасных, кровавых, еще будет в моей беспокойной жизни… Но тогда я воспринимал все как чудесное приключение.
Быстро темнело. Выбрав точку наблюдения на пригорочке, я мог видеть, как к хутору осторожно стягиваются сотрудники НКВД.
Местность оцепила цепочка бойцов – их оказалось вполне достаточно для плотного ее перекрытия. Вперед выдвинулась группа захвата под руководством огромного старшины.
Двое бойцов без шума, криков и пыли умело скрутили худосочного человека, прогуливающегося по участку, – как я понял, это был наблюдатель, и атаку он успешно прозевал. Потом наши ввалились в просторный хуторской дом. Что-то там внутри мельтешило, кто-то кричал.
К моему разочарованию, прошло все быстро, обыденно и без героизма. Ну хоть бы кто выстрелил или оказал достойное сопротивление – так не было этого и в помине.
Из хаты стали выводить людей. Руки за спину, все понурые, никто и не думал трепыхаться. Некоторых ласково подгоняли прикладами в спину.
Процессия уныло потянулась в сторону дороги, до которой идти было километра два. Конвоировали их спереди, сзади и сбоку – умело, чтобы никто не ушел, да еще ремни забрали, так что штаны едва не падали. Зрелище было немного комичным, но вместе с тем и жутковатым. Задержанные еще недавно были уверены в своей силе и правоте, плели какие-то козни, были реально опасны. Теперь же, жалкие, беспомощные, думают лишь об одном – как спасти свою шкуру. Какая-то страшная неотвратимость судьбы, тасующей людей, как карты в пасьянсе, виделась во всем этом.
Я следом за уполномоченным НКВД и майором зашел в хуторской дом. Там обстановка была небогатая, да еще все перевернуто: табуретки, лавки.
Меня записали в понятые. Логачев составил протокол. Среди вороха бумаг лежал толстый гроссбух, страницы которого заполнены записями, исполненными карандашами и чернильными перьями.
– Ценная вещь, – взвесив его в руке, отметил уполномоченный. – Смотри, что тут у них.
В гроссбухе были заполнены три раздела с фамилиями и пометками. «Члены организации». «Сочувствующие». «Враги». Кстати, в первых строках «врагов» числилась вся наша семья.
Еще при обыске изъяли всякую националистическую литературу, пачку листовок.
– И чего это за сборище было? – поинтересовался я.
– Националисты, – пояснил Логачев. – ОУН. Такая бандитская организация, опутавшая всю Западную Украину и Польшу. Вот и в твоем селе они ячейку подпольную пытались организовать.
– Вот так комедия, – протянул я, хотя, в принципе, ничего нового для меня не было. Я и так знал, что националисты кучкуются друг с другом. Просто они теперь обозвались организацией.
– Осталось дело за малым – установить личность каждого задержанного, – сказал уполномоченный.
– А чего их устанавливать, – пожал я плечами. – Я их всех знаю.
– Не боишься светиться?
– Да чего бояться? Я все равно у них в списках главных врагов.
– Ну, тогда поехали, – кивнул Логачев…
Во дворе районного отдела НКВД выстроились доставленные. Встали мы в сторонке с Логачевым, и я ему обозначил каждого. Знал я действительно всех до единого. В основном это были местные. Двое из Вяльцев, остальные наши, селяне. По большей части единоличники. Хотя затесался даже колхозный агроном, прибывший к нам из Станиславской области.
А вот еще один персонаж, который давно мозолил мне глаза. Скрипач из того несчастного оркестра, где играл на трубе Звир. Недаром я подозревал его в том, что он ведет среди народа националистическую агитацию. Попался, записной болтун!
Я дал каждому коротенькую характеристику, Логачев сделал отметки карандашом в своем толстом блокноте, который таскал в командирской дерматиновой сумке.
Когда арестованных заводили со двора в помещение отдела, в сутолоке ко мне приблизился Скрипач и прошипел разъяренным камышовым котом:
– Лучше сам повесься! Не так больно будет, гаденыш!
Боец внутренних войск, обратив на это внимание, не стал мудрствовать лукаво и выписал негодяю увесистого пинка, смазав весь пафос момента. Совершенно комично Скрипач влетел в дверной проем, где и распластался на полу.