Солнце мое

Они с Иркой жили с другой стороны Областной больницы, через горку, и были не просто соседками по дому, а прямо по одной лестничной площадке, квартиры через стенку. Поэтому они свято верили, что охраняют друг друга, и уж на двоих-то никто не нападёт.

Ну, раз проводят — я позвонила домой, предупредила, и мы пошли угощаться вкусной тёти Машиной стряпнёй — чесночными булочками и дивными плетёными косичками, запечёнными на пару (типа как позы, но по-другому, я сама не очень поняла, как это делается), которые назывались, кажется, крумпенкюхль… Ой, п-моему, сейчас соврала, ну да ладно. Было вкусно, главное. Вот.

Выгреблись мы от Аньки почти в одиннадцать. Я позвонила бабушке, что выдвигаюсь, а то будет долго меня в глазок разглядывать. Во дворах было темно уже, хоть и июнь — особенно в тенях тополей, а ими у нас все дороги обсажены, да и фонари горят через один. Около моего подъезда толклись какие-то сумрачные типы́. Я помахала в наши окна, типа встречают меня, хотя бабушка — сто процентов — уже у двери стоит, в глазок смотрит.

В подъездные узкие окошки было видно, что на площадке второго этажа опять кто-то выкрутил лампочку. Заходить внутрь было страшновато. Я открыла дверь, прислушиваясь…

— Иди, не бойся, мы покараулим! — громогласно объявила Ленка.

— Из окна махни там, — Добавила Ирка.

И я понеслась. На площадке второго этажа кто-то тихонько возился, но ко мне этот кто-то интереса не проявил. Я сквозанула мимо, залетела на свой этаж единым духом и не успела руку поднести к звонку, как щёлкнул дверной шпингалет и дверь распахнулась. Говорила же: бабушка в глазок смотрит! Я заскочила внутрь, поскорее закрылась и перевела дыхание. Пронесло! На прошлой неделе только тётке в соседнем подъезде серёжки из ушей вырвали, сволочи…

Я выглянула из кухонного окна. Стоят девки, ждут. Помахала… не видят, однако, а подоконник весь заставлен! Я выскочила на балкон, перевесилась через перила:

— Девчонки, пока!

— О, а мы думали, у тебя с той стороны квартира! Пока, Оль!

Ленка с Иркой подхватили друг дружку под руки и неторопливо пошли в сторону Областной больницы.

05. ШИКАРНЫЙ ВЫХОД

СЕМЬ РАЗ ОТРЕЖЬ… ТЬФУ, НАОБОРОТ!

7 июня, среда (и немножечко позже…).

Утром я проснулась от косых солнечных лучей, падающих прямо в лицо. Потому что шторы надо не забывать задёргивать!

Из-за стенки доносилось негромкое, но очень чёткое и выразительное чтение. Бабушка.

Бабушка моя, понимаете ли, в юности мечтала стать работником культпросвета, в частности — диктором. Удивительно для меня, но факт. Но после первого курса в Омское училище пришёл комиссар в пыльном шлеме (ну, это метафора, на самом деле, но человек от государства пришёл) и толкнул вдохновенную речь, о том, что стране — прямо сейчас — нужны в первую очередь учителя. Сильно нужны, чтобы хватило на все деревни и дальние малые посёлки. Гораздо сильнее, чем работники культуры. И весь их курс проникся и на второй год обучения они пришли уже как учителя. Вместе с дедом и поехали школы в деревнях Омской области поднимать. Самое начало тридцатых годов было.

Так и проработали оба учителями: дед — до самой смерти, утащившей его всего лишь в сорок два.

А бабушка недавно внезапно вспомнила про свою мечту и иногда меня радует чтением вслух газет и книг. Я усмехнулась и пошлёпала в ванную.

Утренние делишки я завершила со всей возможной стремительностью. Меня же ждала «Бурда»!

Я воткнула в магнитофон кассету Джо Дассена, чтоб веселее работалось, разложила большой стол в зале, развернула на нём огромный лист выкроек и сняла со шкафа рулон кальки, бережно хранящийся как раз для таких вот целей. Так, сперва верх (ну, или если прям грамотно, по-портновски — лиф)…

К обеду я успела вырезать все необходимые выкройки и десять раз приложить их к моему синему шёлку так и сяк. Реально, та схема расположения деталей на ткани, которая в само́м журнале предлагалась, очень была неэкономная. В конце концов я пришла к раскладке оптимальной настолько, что в обрезки должны были уйти совсем крошечные лоскутики.

Швейных машинок у нас имелось аж две: старинный бабушкин «Зингер» (ручная) и сравнительно новая «Подольск» (электрическая). У «Зингера» строчка получалась ровнее, зато у «Подольска» наличествовал зигзаг, а это — почти оверлок! Решив, что для счастья мне больше пока ничего не надо, я разложилась прямо на полу и начала резать. Как написано было в моей детской книжечке с пословицами: шей да пори — не будет пустой поры. Надеюсь, пороть не придётся, мдэ…

До самого воскресенья я просидела дома как пришитая. Аня усердно готовилась к последнему экзамену, так что и ходить было особо некуда.

За два дня я сделала самую сложную часть — тот самый верх платья до пояса (грубо говоря — майка), вшила молнию на спинке и даже рукава-фонарики со сборками на специальных шнурочках. И — о, чудо! — обошлась без косяков. Старалась, как никогда.

В пятницу позвонила девочка с кафедры (секретарь или кто, я ХЗ, я ж их не знаю), спрашивала, помню ли я, что во вторник надо кровь из носу сдать статью про будни курсантов ИВВАИУ. Заверила её, что плотно над этим работаю (ха!). Нет, ну думать-то мне во время шитья никто не запрещал, вот, я потихоньку себе скелет будущей статьи в голове выстраиваю.

К вечеру пятницы платье начало приобретать законченные черты. Мой любимый силуэт а-ля Диор: облегающий верх, расклешённая юбка. Мне, если честно, сильно хотелось сохранить ряды широких рюшей, нашитых поверх подола, и юбка получилась пышная, но короткая, не прикрывающая даже колени.

Бабуля результат моей работы оценила на отлично и приняла деятельное участие в обсуждении подходящих к нему украшений.

Резная шкатулочка стояла за хрусталями в застеклённой секции стенки. А в ней хранились мои «драгоценности». Я в прошлом году открыла для себя отдел самоцветных камней, и потихонечку кое-что там прикупала, что не сильно по цене кусалось. Вот, например, бусы из лунного камня, не жемчуг, но всё же. А к ним — совершенно дивные серьги, с лунно-каменными овальными кабошонами, заплетёнными в ажурную мельхиоровую вязь.

Мы дружно решили, что это лучше к серо-голубому.

Есть ещё серёжки из чёрного нефрита, от той же мастерицы-ювелирщицы, вделанные в тонкую кружевную мельхиоровую оправу. К моим двум чёрным юбкам они подходили идеально. Я всё мечтала колье от неё же купить, ходила, облизывалась на него — да не успела. Уехала девочка в Москву, говорят — сманили, а остатки её работ махом расхватали. Ну, хоть серёжки у меня есть, будем утешаться этим. Очень я их люблю, но не к ярко-синему, однозначно.

Из менее презентабельного, но симпатичного — бордовый гранатовый набор из мелких треугольных камешков с подточенными краешками, густо посаженных на нитку. Дырочки были высверлены не в серединках этих треугольничков, а в одном из уголков, причём, как правило, в том, что потоньше, и от этого бусы получались толстой пушистой колбаской. Подобными же пушистыми шариками были собраны серёжки. Симпатично. К бордовому этот набор очень хорошо подходил.

Было у меня и золото. Ну, как же — прилично иметь в наличии хотя бы пару серёг. Вот пара и имелась. Не большие, не маленькие, аккуратные ажурные серёжечки. А ещё два кольца: одно от покойной бабы Мани, папиной мамы, по тогдашней моде — тяжёлое, гладкое, с рубином, и второе — на шестнадцать лет мне мама подарила, потоньше, с золотым бантиком. Но кольца я носить как-то не очень умею, цепляюсь ими за всякое. Я ж говорила, талантливая я в этом отношении.

— Вот золотые и надень, — посоветовала бабушка, — и колечко тоненькое подойдёт.

На счёт колечка я ещё подумаю, а вот серёжки, пожалуй, действительно — самый лучший вариант.

ЗОЛУШКИН ДЕНЬ

10 июля, суббота.

Суббота у нас был не то что бы прям строгий день уборки, но как-то именно к этому дню подкопилось. Я, конечно, мечтала поваляться наконец с книжкой (занятие, которому я могу предаваться сутки напролёт), но если я не встану, бабушка, ни слова не говоря, пойдёт мыть-стирать сама, это ж я потом сквозь землю провалюсь. Так что суббота плавно превратилась в субботник.