Страница 6 из 54
Он уже интуитивно пришел к пониманию, что не деньги главное в делах, вернее не только деньги. Информация — вот ключ к решению проблем, и если сыщик информацию нароет, то эти жалкие десять тысяч окупятся многократно, а то и жизнь спасут. Чувствовал он, что кто-то начинает к нему подбираться тихонько на мягких лапах, то там кусочек отщипнут, то здесь на ровном месте проблема образуется. И это ограбление в строку.
После ухода сыщика хряпнули с Ефимом по рюмашечке и, закусывая, Фрол Никитич спросил:
— Не обманет легавый?
— Не замечено за ним. Выполняет все, что пообещает. Помнишь Долгушина Ефрема…, ну Зозулю.
— Зозулю помню. Его что, Ефремом зовут?
— Ефремом. Вот пообещал ему Жернаков, что тот будет тачку катать.
— И что?
— Катает, наверное, на Сахалине.
Хрунов коротко хохотнул оценив голубцовский юмор, потом сказал:
— Может все-таки пошлешь кого, чтоб присмотрели за ним.
— Не стоит. Если заметит, то посчитает, что мы условия не соблюли, и тогда хрен чего мы от него получим. А то и прибьет наблюдателя. Для него мы и наши люди бандиты, так что церемонится не будет.
— Во как! — удивился Хрунов.
— А чего удивляться. Он ведь из местных, а они сам знаешь, как к варнакам относятся. Прабабка у него не то вогулка, не то еще кто, известная шаманка, умерла совсем недавно, больше ста лет прожила. Прадед из казаков Жернаком прозывался. Сказывают, что крут был есаул Жернак. Да и дед его тоже здесь в губернии отметился. Отец в Петербурге университет кончил, сюда приехал. Ну а сам Жернаков в Казани отучился, здесь уже лет пятнадцать служит. Побаиваются его деловые. Он ведь и в помощники себе набрал таких же оголтелых. И то, что он согласился съездить в Барнаул, меня удивляет. Видимо у него какой-то свой интерес там есть.
Хрунов задумчиво почесал бровь, наконец, придя к каким-то выводам, сказал:
— Давай-ка Ефим еще по одной и домой. Уж больно хорош коньячок у Синельникова.
Когда выпили, Хрунов вдруг спросил Голубцова:
— Сколько твоих людишек Жернаков за мзду отпустил?
— В последнее время никого не стал отпускать, а так человек пять. Что это ты вдруг заинтересовался?
— Мыслю, не просто так он их отпускает, вербует кое-кого, а те потом стучат ему о наших делах.
— Да ну! Не может быть! Людишки все надежные не раз в делах проверенные.
— А я и не говорю про всех, а одного-двух наверняка завербовал.
— И что делать теперь? — расстроился Голубцов.
— А ничего пока не делай, но потихоньку выясняй, кто стучит. Выяснишь, от серьезных дел отстраняй, но убивать не вздумай, пусть по мелочи постукивает.
Выйдя в зал, Хрунов покрутил головой, разыскивая хозяина заведения, не обнаружив, усмехнулся и подозвал старшего официанта:
— Любезный, передай Илье Григорьевичу, что доволен Хрунов его заведением.
На следующий день в полдень от пристани отвалил небольшой пароходик с говорящим названием «Быстрый», принадлежавший Хрунову и, плюхая лопастями, устремился в сторону реки Обь. В хозяйской каюте расположились трое: Жернаков, собственной персоной и двое помощников. Все трое получили в управлении двухнедельный отпуск, для устройства личных дел, и сейчас, устроившись в креслах, инспектировали хозяйский погребец.
Петр Кузнецов, мужчина непримечательной внешности и неопределенных лет, открыв погребец и разглядывая стоявшие там бутылки, прокомментировал увиденное:
— А хозяин-то коньячок уважает. Вон его сколько, а водки всего две бутылки.
— Вот и доставай коньячок. Оскоромимся. — прогудел Пахомий Морозов, второй подчиненный сыщика. Он рылся в объемном саквояже, выкладывая на стол провизию. — Мне вон сколько снеди супружница в дорогу собрала. Все кудахтала, что неожиданно нас посылают, и она ничего не успевает приготовить.
— Ничего себе не успевает, да она тебя на неделю жратвой снабдила. — завистливо проговорил Кузнецов, доставая из погребца серебряные стопочки. — Паша тебе наливать или ты всухомятку есть будешь? — спросил он Жернакова, который перебирал какие-то бумаги:
— Наливай. — не отрываясь от чтения, проговорил Павел Кондратьевич.
Кузнецов, вытащил пробку из бутылки и обнюхал её со всех сторон, вызвав приступ смеха у своего товарища, и улыбку у Жернакова, глянувшего на него мельком.
— Ну, ты Петька совсем особачился со своей псарней. Вон все обнюхивать начал, а скоро и метить начнешь. — веселился Морозов, намекая на его любовь к собакам.
— Дык, чем коньяк от водки отличается? — наливая коньячок в серебряные стопки, Петр скосил на коллегу глаза и чуть не пролил драгоценную жидкость. — Только запахом. — ответил он на свой же вопрос.
— Запахом? А что вкусом разве не отличается? — засомневался в справедливости высказывания Пахомий.
— Может и отличается, но водка лучше, честнее. Она и на вкус водка, и пахнет водкой. А коньяк он, как артист в театре — притворяется благородным, а перепьешь, так все равно болеешь одинаково, что с водки, что с коньяку.
— Ты Петруха прям философ. Спиноза, мать его за ногу. — отложив бумаги сказал Жернаков.
— Он что, тоже пил? — живо заинтересовался Кузнецов.
— Кто пил? — недоуменно спросил Павел Кондратьевич.
— Ну, этот… Спиноза твой.
— Ну, ты Петька и спрашиваешь! — вмешался Морозов. — Конечно же, пил! А и иначе, какой он философ. С похмелья знаешь, как на философию тянет.
Жернаков с усмешкой наблюдал за пикирующимися подчиненными и по совместительству друзьями. Петра Кузнецова он знал с детства, а Морозов присоединился к ним уже работая в управлении. Всех троих объединяла большая нелюбовь к разного рода «варнакам» и здоровый цинизм в делах.
— Паша, а ты нам не объяснил, чего это мы в Барнаул по срочному сорвались и чего там делать будем? Ведь там и без нас сыскарей хватает. — спросил Морозов.
— Вот сейчас и обговорим. — Павел Кондратьевич взял стопку и, отсалютовав ею друзьям, добавил:
— На здравие!
После того как выпили и закусили, Жернаков начал было рассказывать, но был остановлен Петром:
— Погодь. — сказал тот и, метнувшись к дверям, резко распахнул их.
— Смотри-ка, никого. — разочарованно произнес он.
— А ты кого там хотел увидеть? — усмехнулся Павел Кондратьевич. — Никто не будет подслушивать и за нами наблюдать. Так что успокойся и налей по второй.
За неторопливым обедом Жернаков поведал друзьям о заказе полученным от миллионера-золотопромышленника. Слишком разъяснять и разжевывать было не нужно. Помощники понимали всё с полуслова.
— Значит, боится кого-то Хрунов? — спросил Пахомий.
— Не сказать, чтобы боится, но кто-то под него явно копает. Вот здесь, — указал Жернаков на бумаги, — собраны все эпизоды, когда по его мнению ему вставляли палки в колеса. Большинство мелочь, но тенденция прослеживается. А тут еще и нагло ограбили беднягу.
— Ничего, не обеднеет варначина! — высказался Петр Кузнецов. — А пес его, Голубцов, чего так поскуливает?
— Так облажался Ефим и хозяйские деньги свистнули, и свои потерял, вот и скулит. Все пытался меня уговорить разыскать украденные денежки.
— А ты отказался? — полюбопытствовал Кузнецов.
— Разумеется отказался. Мы ведь там будем частным порядком шустрить. И потом, даже если и найдем мы те денежки, неужель Голубцову отдадим?
— Вот гляжу я на тебя, Павел Кондратьевич, и удивляюсь. — сказал Морозов. — То ты за справедливость пуп рвешь, а то чистым варнаком себя выставляешь. Это почему мы не должны деньги вернуть Хрунову с Голубцовым? Ведь это их деньги.
— Ты, Пахом, не туда смотришь. — вмешался Кузнецов. — Деньги эти только формально хруновские, а по справедливости принадлежат работягам, что на его приисках горбатятся по четырнадцать часов, за скудный зароботок. По сути, грабит их Хрунов с присными. А потому не отдавать им эти денежки вполне справедливо. Так ведь Паша?
Тот, занятый своими мыслями, рассеянно кивнул. Морозов же набычившись посмотрел на приятеля.