Страница 5 из 37
Четвертый Пэн взвыл всяческими тревогами; ничего не понимающие тюремщики вспугнутыми тараканами забегали по коридорам; мгновенно всех заключенных заперли в апартаментах; одновременно поднятые по тревоге сонмы роботов, солдат, розыскников и чиновников технической службы Департамента с разных концов Вселенной помчались к терпящему бедствие Пэну. Сделав все необходимое, что предписывалось сделать в столь чрезвычайных обстоятельствах, моторола запустил тотальный мониторинг жизнеобеспечения и упал «в обморок», где занялся активным разрешением внутренних распрей.
Лишенные советчика, бога, руководителя и ближайшего друга в одном лице, тюремщики подрастерялись и повели себя нелогично. Они довольно быстро отыскали «источник щелкания», о котором их предупредил в своем предобморочном послании моторола, и довольно грубо с этим источником обошлись.
Мантена к тому времени совсем уже заблудился в лабиринтах гигантского тауэра, сильно устал и был близок к тому, чтобы повести себя не под стать занимаемому им официальному положению. Руку со щелкающей игрушкой он давно уже опустил, перед каждым поворотом, впрочем, ее на всякий случай вздымая; игрушка эта сводила его с ума вряд ли намного меньше, чем моторолу. Бесконечные коридоры, по которым он блуждал, казались ему знакомыми и одновременно не такими, какими он их ну совершенно точно видел минут десять назад, – это коробило Мантену и заставляло усомниться в реальности происходящего.
Между тем все объяснялось очень просто: сумасшедший моторола одним из методов борьбы со щелкающим преступником Доницетти Уолховым избрал «запутывание». Это вполне стандартный для Пэнов прием, основанный на том, что во всех пенитенциарных заведениях двери, ведущие в помещения или перекрывающие переход в другой коридор, в закрытом состоянии неотличимы от сплошных стен – моторола, таким образом, просто игрался с Мантеной, открывая и закрывая на его пути то одни, то другие двери. И без того сложная система коридоров и внутренних переходов превратилась поэтому для юрис-доктора в головокружительный и бесконечный лабиринт.
Потом все закончилось. Все двери разом распахнулись, из них гурьбой вывалились охранники с выпученными глазами. Мантена тут же очутился на полу, спеленанный наподобие кокона. Игрушку у него сразу отняли и яростно раздавили ногами – она затихла, но эхо ее щелчков еще недели две преследовало незадачливого юрис-доктора, так что он, вопреки канонам профессии, вынужден был в конце концов прибегнуть к самолечению, ибо Врачей, как любой гуманоидный медик, он на дух не переваривал.
Тюремщики поволокли Мантену по коридору, обрушивая на него по пути град самых идиотских вопросов, как то:
– Как ее выключить?
– Кто твой сообщник?
– Куда дел моторолу?
– Кто тебе сделал новое лицо, скотина?
И даже:
– Где Сторс?! Что ты сделал со Сторсом?!
Хотя Сторс как раз был тут же, больше всех остальных мучил беднягу Мантену вопросами и при этом жутко орал.
Примерно через час, незадолго перед первым выныриванием, несколько удивленный полным молчанием, царящим за спиной, пилот обернулся и обомлел. По-хозяйски развалившись в кресле, на него с безмятежной улыбкой смотрел тот самый Дон, про которого он только что думал.
– Как это? – спросил пилот, пытаясь справиться с подступающим страхом. – Тебя что, с нами, что ли, взяли?
– Что-то в этом роде, приятель.
– А где доктор?
– В Пэне. Меня ищет, наверное.
Все это было жутко неприятно. Пилот сразу догадался, что оказался замешан в деле с побегом; что Дон каким-то непонятным образом произвел замену и что придурковатый юрис-доктор вляпался по уши на своем Пэне Четвертом. К тому же совсем пилоту не нравился лежащий на правом подлокотнике Донова кресла коричневый ремонтабель – разновидность реперного скваркохиггса для сверхтонких ремонтных работ. Как-то очень уж ласково поглаживал его Уолхов.
Пилоту этот ремонтабель был хорошо знаком. Добыт он был не чересчур официальными путями для защиты в маловероятных, но все же возможных ситуациях типа «мало ли что» и потому спрятан в хорошо придуманной заначке – в углублении под кухонно-кофейным прибором. Пилот, правда, не знал, что все хорошо придуманные заначки, как правило, очень типичны.
Пилот прокашлялся.
– А ты, значит, убежал? С моей, получается, помощью?
– Получается, так. Ты уж извини, приятель, что я тебе репутацию подмочил, но у меня не было выхода.
– Ага, – ответил пилот, с трудом соображая, что говорит (он все еще очень боялся смерти, хотя и начинал уже постепенно понимать, что страхи его, скорее всего, напрасны). – Так, значит. Почему ж тебя мой бортовой не засек?
Дон усмехнулся.
– Я его еще при входе малость подвыключил.
– Как это – подвыключил? Он что тебе, торшер, что ли?
Дон назидательно поднял указательный палец.
– Всегда, дружище, все очень просто, если знать, что сказать и куда нажать. Вот я его и подвыключил. В одно мановение ока.
«Мгновение» «мановением» Дон заменил скорее по привычке, чем из необходимости.
– Такое невозможно! – с восхищением сказал пилот.
– А ты проверь.
– Да невозможно такое, я тебе говорю, что я, вегикла своего, что ли, не знаю?
– Ты все-таки попробуй.
Пилот вдруг с ужасом вспомнил, что действительно весь последний час он к бортовому не обращался и вел вегикл только на личной тяге. Вспомнил также, что выныривать на личной тяге не рекомендуется даже суперпрофессионалам, хотя на трассах все мало-мальски опытные водилы эту рекомендацию сплошь и рядом игнорируют. Но одно дело выныривать самому, зная, что в любой момент тебя поддержит твой верный бортовой, и совсем другое дело…
Он скорчил фальшиво кислую мину и заунывным голосом начал:
– О Великий Неосязаемый! О…
– Какой-какой?! – радостно удивился Дон.
– Это у нас пароль такой для вызова. Он, вообще-то, не фиксирует, что происходит внутри вегикла между людьми, я этого не люблю, потому и пароль ввел. Такой юмор. Шутка любви. Вообще-то, он неплохой парень. Подожди, не мешай. О Великий Неосязаемый, о Профундикс Ора Про Нобикс! Отзовись!
– Слушаю, – раздался недовольный баритон. – Надо что?
Пилот торжествующе взглянул на Уолхова.
– Сообщи, пожалуйста, дорогой, про ситуацию на борту. В общих чертах, – сказал он уже обычным тоном.
Моторола подозрительно долго молчал, как молчат моторолы, когда на кого-то обижаются.
– Что сообщать-то? – спросил он наконец еще более недовольным тоном.
– Про состав пассажиров спроси, – подсказал Дон.
– Про состав пассажиров, – повторил пилот.
– А что тебе про состав пассажиров-то?
– Ну, кто здесь, что еще? – начиная злиться, уточнил пилот.
– А сам ты не видишь, что ли? Что еще за вопросы такие глупые?
Пилот, который с Великим Неосязаемым работал уже долгое время, имел с ним устоявшиеся, очень сложные, даже противоречивые отношения. Они были старыми партнерами и друзьями, самыми близкими друг другу существами во всем мире, при этом непрестанно, порой с жуткой яростью собачились, чего-то друг в друге не понимая и не принимая наотрез.
Сейчас, в переломную минуту, когда на карту была поставлена, может быть, сама жизнь пилота, бортовой вдруг завел свою любимую песню под названием «Я тебе друг или подчиненный?». Пилот взъелся и озверел.
– Если ты сейчас же, сию же минуту, говно пластмассовое…
– Ладно, ладно, – примирительно зачастил бортовой. – Ты спросил, я ответил. Ты начальник, а я пластмассовое говно. В общем, так. Пилот находится в твоем вегикле, то есть ты сам, могу имя сказать и разные данные. Еще пассажир находится.
– Спроси кто. И только попробуй…
– Кто?!
– Эдгар Мантена. Юрис-доктор Эдгар Мантена. Возвращающийся домой.
Дон довольно захохотал. Пилот слабым голосом скомандовал отбой контакта.
– Ты его и правда испортил, – уже безо всякого восторга заметил он.
– Ничего. С управлением ты и сам справишься.