Маморитаи

«Невозможно» — без уверенности подумал Второй Хокаге, но в голову лезет единственный вопрос: кто спас его?

Только что Изуна наглядно продемонстрировала владение фуутоном на гораздо более высоком, чем его, уровне. Она способна удержаться над землей.

Мысли вызывают мигрень. Он предпочел отвернуться, не заметив того, как Изуна с хлопком испарилась, оказавшись очередным клоном, и исчезнуть с головы Десятихвостого с Минато на отдалённый от него участок, огражденный толстыми стенами дотона.

Нависающая на поле боя атмосфера сгустилась. Все с тревогой наблюдали, как Сусаноо толкает неподъемную, казалось, тушу, своим падением крошащую в крошку весь камень, пригорок и свисающий пик. Несколько огромных валунов заваливают монстра, поднимая полог пыли. В огромных руках тэнгу сверкают легендарные реликвии.

Итачи совершает стремительный рывок и пронзает Десятихвостого клинком «Тоцука». Душащий низкий визг заставляет сам воздух трепетать, а ветер подчиняться ярости монстра, обращаясь в смертельный ураган, что своими острыми клинками решетили всё на своем пути. Тело монстра начало засасываться в бутыль сакэ, а природа отзывалась на негодование самого ужасающего существа беснующейся окружающей средой. Воздушные волны рыхлили почву, кружащий танец смерти подхватывал осколки камней, веток, свистящего оружия, безостановочно убивая любого встречного шиноби. Вновь под сумрачным небом разлились душераздирающие крики, всплески брызгающей крови, предсмертное бульканье и чавканье ран.

Само мироздание сходило с ума, творя неслыханные безумства.

Тобирама с Минато прятались в глубоком кратере, им пришлось выглянуть из укрытия, когда даже сквозь царящий гвалт умирающих не самой лучшей участью шиноби, переминающейся с рокотом набирающим силу урагана, различался отчаянный возглас Саске:

— Нет!

Клон Итачи давно развеялся, спасая брата от естественного природного гнева, поэтому одинокая, ослабленная фигура Саске выглядела особенно безнадёжно на фоне кровавого месива со свистящим отовсюду ветром, испачканным в глубоко алый.

Он подался вперед, споткнулся, упал в труп, более походящих на смолотую кашу из внутренних органов, кожи и мяса.

Мрачные тучи, прислужники адовой тьме, дарили страдающим бойцам беспросветность, невыносимыми клочьями отбрасывали тени, разбавляемые грохочущим ярким громом. Сизый песок бураном описывал откуда-то возникший у проживающего последние секунды Десятихвостого, силуэт Изуны. Она протягивала руку в неизвестном намерении, однако замерла. Повернулась к вздрогнувшему Саске.

Заметивший эту сцену Тобирама вцепился в плечо Минато, шипя тому в ухо:

— Она!…

— Ничего не делаем, — отчужденно, но решительно прервал Второго Намикандзе — Нас убьет, если сунемся отсюда. Тем более… Саске имеет права на месть.

«Как и ты, придурок» — мысленно дополнил Сенджу, напряженно смотря на Изуну.

Если Саске и сомневался, то всю нерешительность стёрли пролетающие мимо него тела. Он как в замедленной съемке наблюдал за безвольными мешками с костями, напарывающиеся на возникшие прямо на глазах пики. Сомкнутые плотным замком ладони небрежно отрубил ветряной клинок — они глухо пали в лужу крови.

Вокруг не стало ничего. Всё схлопнулось, погрязло в чёрной дыре. Вспыхнувшие ненавистью слезящиеся глаза Саске вонзились в рыбий взгляд Изуны, чья ладонь вскинулась в сторону мертвых Наруто и Сакуры.

Пускай мышцы сковывал свинцовые цепи. Пускай дрожь шла в гармонии с земляными толчками от глушащего рёва Десятихвостого. Пускай чакры не хватает даже на одного клона. Пускай он встанет на край пропасти с по ту сторону вратами в ад. Саске медленно, словно не чувствуя, как конечности, живот, рёбра — всего его, будто останавливая, кромсает ветер, сдавливает со всех сторон до хруста костей, он всё равно поднялся на трясущихся коленях и обратил к сгустившемуся над ними, как в эпицентре бури, раскрытую руку. Очаг в солнечном сплетении предупреждающе кольнул, чакроканалы заскрипели, натянулись. Саске закричал, срывая горло, отдавая последние жизненные силы.

В ладони сверкнул слепящий сгусток. От него в небо метнулся голубой луч молнии. По чёрным клубам расползлась сетка громыхающих молний, набирающих силу с каждой секундой всё больше, пока в конечном итоге они не разбрызгались на Изуну непрерывным потоком. С разной интенсивностью они ударяли в отступницу и окружавшую её территорию, оставляя парящий дымок на обуглившейся земле.

Вспыхнуло пламя, безудержным цунами распространилось преградой по полю боя, опаляя лёгкие выживших единиц. Ветер вился обезумевшим, визжащим хищником, поднимая горящий песок с пылью. Огненные искры обжигающе танцевали поминальный танец над трупами бойцов.

С высоты Итачи происходящее более не напоминало войну. Узкий мир вокруг пал ниц перед открытыми Изуной и Мадарой вратами в преисподнюю.

Они смотрели в бездну и сидящее в ней зло решило рассмотреть дерзких юнцов.

Сердце Итачи ныло, по щекам текли слёзы, а грудная клетка заходилась от острой боли, однако несмотря на испытываемую агонию и запечатывающегося Десятихвостого, он бессознательно метнулся к опадающему бессильно младшему брату. Сасуноо дрогнуло, слушаясь хозяина, постепенно растворилось. Когда его стопы коснулись подгорелой, взрыхленной почвы, а обоняние уловило весь смрад пепелища кровавой бани, перед ним со стрекотом материализовалась Изуна. Перед глазами плыло — Итачи не успел среагировать на удар в солнечное сплетение, спровоцировавший тягучее, наполняющаяся чувство в очаге. Он закряхтел, закатил глаза, теряя сознание и на миг поймал эмоцию в стеклянных глазах Изуны.

Облегчение.

Итачи раскрыл веки в полной тишине. Она мертвым эхом зависла над ним, подстрекаемая вызывающими тошноту вонью пепла, металла, озона и смерти. Это произошло по щелчку: он вскочил с отчего-то сырой земли, не оглядываясь метнулся к лежащему бездвижно Саске.

Прошло не больше пары минут отключки, а небо значительно посветлело, высвобождаемая от гнёта окутанных в полотно тьмы туч. Лёгкий утренний туман смешивался с сизым дымом от потухшего пламени, колол кожу и вызывал дрожь, а рассветные лучи окрашивали дурную, испорченную землю в пурпурный, мягко-розовый, мелькая бликами на телах мертвецов позолотой.

Трупы населяли каждый кратер, не оставляя даже узкой тропы между ними. Их выколотые, изредка целые очи могли иметь честь в последний раз любоваться рассветным небом. Небом, знаменующим конец войны.

Вороны садились на разлагающиеся тела огромными стаями. Их клювы смачно щелкали, они ковырялись в человеческом мясе, радуясь настигнувшему их пиру.

Словно искусственное безмолвие разорвалось тихим всхлипом сидящего на коленях у тела брата Итачи.

— Саске, — позвал дрогнувшим голосом Итачи, осторожно прикоснулся к шее двумя пальцами.

Ничего не билось. Никакого пульса.

Прерывисто втянул в лёгкие спертый, протухший падалью воздух, навечно отпечатавшийся в лёгких, и молил Ками, Шинигами, Сусаноо — хоть бы выжил, лишь бы дышал. Однако ни через минуту, ни через две наваждение не спадало, а Саске продолжал лежать с крепко сомкнутыми веками, осунувшимся лицом, без движения грудной клетки и раздувающихся от малейшего дыхания ноздрей. Внутри у Учиха трескался лед, вбиваясь в стенки внутренних органов жесткими осколками, его будто окунули в ледяную воду зимней проруби. Всё естество, душа, пылала в агонии, жаждая пасть в лапы смерти от испытываемой скорби, разрывающей рёбра с сердцем.

Испачканные засохшей кровью руки сцепились на потемневшим запястье, а губы горько прошептали срывающимся, потерявшим всякую силу голосом:

— Глупый младший брат. Я же просил не геройствовать. Просил…

Конечности Итачи наливались свинцом и постепенно немели вслед расползающейся липкой паутиной пустоте. Обволакивающая, густая, она застывала в венах и чакроканалах, паразитировала организм. Однако несмотря на это слёзы едва ли блестели в глазах Итачи, хотя в голове царил тот же хаос, сравнимый с творившимся всего час назад.