Беломорье

— Надо лишь, чтобы шпики избушку не выследили. Скоро думаю выбраться в Питер.

— А вы там чего делать будете? — Вася с откровенным уважением оглянулся на шедшего сзади спутника.

— Что комитет поручит, то и буду делать. Комитет хозяин всего дела.

Оживленно беседуя, они дошли до речушки, там к кустам была привязана лодка. В ней кто-то сидел, сгорбившись, закрывая лицо руками в больших рукавицах, спасаясь таким образом от кружившихся вокруг комаров.

— Жив ли, Капиталист? — негромко окрикнул Вася и, обернувшись к Туликову, вполголоса пояснил: — После отчима у парни куча денег осталась.

Сидевший отпил от лица руки. Это был Толька Кяньгин.

— Ну, чего вы, на колонках ползли, что ли? — плачущим голосом проговорил он. — Едва вытерпел… Во мука адская была!

Туликов уселся в лодку, и парни налегли на весла.

Вскоре лодка причалила к берегу.

— Я здесь останусь. Ежели что, бегите сюда, увезу, — сказал Толька.

Туляков и Васи направились в глубь леса.

Когда они вышли на тропу, Туликов увидел лежавшего под сосной Власова.

— Много народу? — пожимая ему руку, отрывисто спросил Туляков.

— Много-то много… Да и ненужных порядком слетелось. — Власов нахмурился. — Ребята не захотели ударить лицом в грязь и зазвали почти всех без разбора… Хозяйские холуи тоже пожаловали.

— Это не страшно. А что народу много — это хорошо! Буду говорить в открытую, меня здесь все равно никто не знает… Арестовать не успеют.

— Я тоже так думаю. К тому же у нас за каждым холуем наблюдение ведется. Теперь не то, что год назад, уж не десяток, а многие десятки сочувствуют нам! — сказал учитель.

Проводив Тулякова до огромного валуна, Власов и Васи остановились.

— Ну, Григорий Михайлович, теперь идите один. Заводскому учителю не положено на сходке быть. В два счета с завода сгонят! Я с Васькой вон за той елью устроюсь. Чуть что, подавайтесь к нам, до речки недалеко. Желаю успеха!

Вскоре Туляков вышел на лесосеку, усеянную высоко горчащими пнями — признак зимней заготовки леса. На поляне сидело человек шестьдесят-семьдесят. Впереди чернела большущая ель. Было благоразумнее расположиться вблизи нее. Не здороваясь с Никалдрычем, Туляков прошел мимо, сел недалеко от ели на пенек и движением руки подозвал собравшихся к себе поближе.

Около него тотчас расположились те, с кем он познакомился в бору. Однако вблизи устроились какой-то дюжий дядя с белеющим шрамом поперек щеки и не похожий на рабочих мозглявый паренек. Рядом с ними торопливо уселись трое молодых рабочих. «Это они для моей охраны», — подумал Туляков, наметанным глазом рассматривая усаживающихся людей.

— Настают знаменательные дни для каждого рабочего, — начал он глуховатым голосом, чувствуя, что холодок волнения охватывает его грудь, — рабочий класс на лесопильных заводах Поморья должен сплотиться для предстоящей борьбы за выборы рабочих депутатов в Четвертую Государственную думу. Она не должна походить на свою предшественницу, на днях закончившую свою постыдную деятельность. Вот что напечатано в «Архангельских губернских ведомостях». — И Туляков прочитал официальную информацию, как в придворных экипажах депутаты были доставлены во дворец и как их там похвалил царь.

— Николай Кровавый пожелал депутатам Третьей думы вернуться в Четвертую «на радость ему» — значит, на радость злейшему врагу рабочего класса! — Туляков сделал паузу, всматриваясь в лица сидевших вблизи него. Дюжий дядя, не спуская с него разъяренных глаз, зачем-то шарил по груди. «Определенно свисток ищет, видно, из городовых», — подумал Туляков и, громко чеканя слова, продолжал. — Как же не порадоваться царю, если Третья дума делала ставку на крепкого мужика, на кулака-кровососа. Почему, товарищи, рабочему классу нужно завоевать себе представительство в будущей думе?..

Туляков уже не чувствовал холодка в груди, его охватило то спокойствие оратора, когда не надо заглядывать в листок с записями, когда все время приходит на память то, что нужно сказать в этот момент.

— С думской трибуны, — продолжал Туляков, — можно во весь голос, который услышит вся страна, звать трудовой народ к борьбе за свои права, разоблачать обман буржуазных партий, свободнее разъяснять действия правительства, подрывать у отсталых групп населения остатки веры в царя-батюшку. Большевистская фракция в думе и рабочие газеты помогут подготовить армию бойцов к предстоящей русской революции! — выкрикнул Туляков, чувствуя, как капельки пота скатываются по лицу. — Нужно дружно бороться со всеми препятствиями…

— Дозвольте вопросик задать? — неожиданно перебил Тулякова человек со шрамом.

Туляков кивнул.

— А какие это есть препятствия и чего прикажете с ними делать?

— Тут мне задают вопрос, — и Туляков повторил его. — Отвечаю: прежде всего рабочие должны изгнать из своей среды хозяйских подпевал и шпиков, мешающих дружным действиям честных людей.

Рабочие засмеялись. Задававший вопрос и его сосед, мозглявый парень, испуганно покосились по сторонам.

— Веревка по шпикам давно плачет, — раздался чей-то голос.

— Дай срок, и это будет! — прозвучало в ответ. — А то не продохнуть от них всем стало!

Туляков заговорил о необходимости организовать на заводе профессиональное общество, которое сплотит рабочих. На жизненных примерах он пояснил пользу подобного общества: оно будет защищать правовые и экономические интересы своих членов, оно же явится и посредником между рабочим и хозяином.

Мыслью о таком обществе заинтересовались многие, особенно семейные. Один из них, наиболее смелый и говорливый, хозяин домишка, рассказал Туликову о хитроумной системе арендных за землю, на которой он построил домик.

— Двадцать годов плачу арендные, а ведь на них я уже два новых дома смог бы построить!

Рабочие лесной биржи напомнили, что когда на рейде скапливаются торговые суда и работать приходится чуть ли не в две смены подряд, контора не платит за переработанное время. Женщины, как всегда, стали жаловаться, что работают не меньше и не хуже мужчин, и все же четвертой части заработка мужчин им не доплачивают…

Наверное надолго бы затянулась сходка, если бы не раздался заглушенный расстоянием свисток, за ним другой, уже совсем близко. Никандрыч махнул фуражкой, как бы отгоняя комаров. Туляков понял, что это сигнал — уходить.

Человек со шрамом оживился, поднялся с пенька и вплотную подошел к Туликову.

— Прощенья просим, господин почтенный, — заговорил он, — у меня вопросиков накопилось…

Но вдруг, нелепо взмахнув руками, он повалился носом на землю. То же случилось и с его спутником. Что было дальше, Туляков не видал. За чернеющей елью он нашел друзей и вскоре вместе с Власовым и Васей добрался до речки. Кяньгин уже ждал их. Лодка быстро заскользила по извилинам речки, а затем вошла в устье большого ручья. Ее втащили в мелкий, но густой ельник и, не торопясь, зашагали в глубь леса.

— Здесь нипочем не найдут нас, — взволнованно сказал Вася. — А здорово вы, Григорий Михайлович, шпика рубанули. Его у нас биржевым мастером вместо Толькиного отчима сделали. А он, ну ей-богу, сосновой доски от еловой никак не отличает. Во какой мастер выискался!

— Наверно из городовых, — ответил Туляков. — В революцию, поди, досталось ему, не зря шрам на лице, вот и перебрался на спокойное местечко.

Когда вошли в густой березняк, остановились у ручейка.

— Теперь можно и отдохнуть, — сказал Власов, усаживаясь на поваленную ветром ель, — здесь Никандрыча ждать надо.

Пилостава пришлось, ждать долго. Наконец он явился вместе с тремя рабочими. Тревога оказалась напрасной. Первый дозорный, не разобрав, кто идет вдали, дал сигнал, его подхватил другой. Возвращаться обратно было опасно — шпики, конечно, побежали звонить по телефону полиции в Кемь, да и рабочие уже разошлись по домам.

— Одним словом, сорвали сходку, — хмурился Туляков.

— Зачем сорвали, Михалыч? — пилостав внушительно оглядел присутствующих. — Шли мы к тебе и вели разговор, как организовать общество! Мы своих заводских всех знаем. Уж если Павлуха Морозов и Капитолина заговорили, они на этом не успокоятся, они заводилы надежные. Хороший толчок эта сходка дала. От разговоров к делу перейдем.