Очаровательный повеса

Эва несколько минут молчала, потом спросила:

– А что с ней?

Аса улыбнулся.

– Кто она?

Взгляд ее голубых глаз был таким холодным, что по его телу пробежали мурашки.

– Нянька.

Аса ждал, удерживая ее взгляд, но она больше ничего не сказала и продолжила рисовать.

Он вздохнул и пошевелил плечами, чтобы избавиться от напряжения.

– Не шевелитесь, – сказала Эва.

Аса прищурился.

– Так вы там выучили французский? В Женеве?

– И немецкий тоже. – Она изучила свой набросок с расстояния вытянутой руки, потом внимательно всмотрелась в лицо модели. – Я посещала маленькую частную школу для девочек, а летом жила с престарелой парой – братом и сестрой – и с Жаном-Мари, который был приставлен ко мне, когда мне было пятнадцать. Брат этой пожилой дамы был хорошо известный миниатюрист. Обнаружив, что у меня есть некий намек на талант, он взял меня в ученицы.

– Вы долго там жили?

– Я вернулась в Англию всего пять лет назад, – сказала Эва и наклонилась поправить что-то в наброске. – К этому времени брат-художник и его сестра уже умерли.

Она говорила спокойно, но Аса услышал нотки печали в ее голосе и не смог их оставить без внимания.

– Вам их не хватает?

– Конечно. – Она перестала рисовать и подняла глаза. – Они относились ко мне как к родной: кормили, одевали и учили.

– Потому что ваш брат им платил, – отметил Аса с изрядной долей цинизма.

– Пусть так. – Эва прищурилась, и на ее скулах появилось два розовых пятна. Аса ощутил удовлетворение: все-таки ему удалось пробиться сквозь стену ее отчужденности. – Но только приязнь нельзя купить. Мсье Латиф не должен был учить меня рисовать, а мадемуазель Латиф вовсе не обязана была печь мои любимые лепешки на розовой воде, но они делали это, потому что любили меня.

Для нее было важно, чтобы люди любили ее ради нее самой, а не ради денег ее брата. Аса это понял и сразу пошел на попятную.

– Тише, тише, я не хотел сказать ничего плохого о вашей приемной семье.

– Разве? – Она взирала на него прищурившись, и Аса не мог не почувствовать ее королевой, а себя – куском грязи под ее ногами. – Вам, похоже, нравится все сводить к деньгам.

Он наклонил голову, стиснул зубы и прорычал:

– Знаете, для некоторых – кто не родился с золотой ложкой во рту – большая часть жизни связана с добыванием денег: как их добыть, как сохранить, как обеспечить себе достойную жизнь.

– Я знаю.

– Разве? – Его голос был суров. Как смеет эта чертова аристократка судить его? – Но вы ведь никогда не нуждались в деньгах, и брат обеспечивает вас раньше, чем вы успеваете об этом подумать. Что вы можете знать о том, до какого отчаяния может довести отсутствие денег?

Она какое-то время смотрела на него молча, потом тихо спросила:

– А что вы знаете об этом?

– Я знаю, что меня оценивают по количеству денег. У меня нет имени, нет титула, нет таланта – я лишь могу организовать работу в театре. Как еще меня можно судить, кроме как по весу кошелька? – Аса подался вперед, позабыв про позу, которую она просила его принять, и продолжил зло, напористо: – И я точно знаю, что было время, когда, появись передо мной дьявол, я бы не задумываясь продал ему душу за тысячу фунтов и пару бриллиантовых пряжек для моих туфель. – Его губы скривились, он снова рухнул на диван и отвернулся. – Так что не надо читать мне лекций о моей любви к деньгам.

Последовала пауза, и в тишине комнаты Аса услышал, как она порывисто вздохнула.

– Кто судил вас по отсутствию денег?

Перед глазами возникло и исчезло прелестное вероломное лицо, но это было очень давно, десять лет назад, и он заставил себя забыть имя обманщицы. Аса с циничной усмешкой посмотрел Эве прямо в глаза и ответил вопросом на вопрос:

– А кто нет?

– Я, например, – ответила она просто, задумчиво глядя на него.

– Разве? – прошептал он злобно. Нет, он мог вытерпеть вежливую ложь, но почему-то не желал слышать обман от нее. – Я бы не сидел в этой комнате с вами, если бы вы не взяли под свой контроль расход денег вашего брата.

Она не отступила.

– Да, я контролирую финансы, но ведь не вас. И, думаю, мистер Харт, в любом случае: будь у вас все деньги мира или сиди вы без единого пенни в грязи – вы все равно не привлекли бы мое внимание.

Аса не сразу осознал сказанное, но когда до него дошел смысл ее слов, откинулся на спинку дивана и от души расхохотался. Да, это она, гарпия, которую он едва начал узнавать. Прошло несколько секунд, прежде чем он сумел взять себя в руки, и когда ему это удалось, вытер слезы и сказал:

– Будь я проклят, мисс Динвуди, но мне куда больше нравится ваш острый язычок, чем бесконечные потоки сладкой лжи, что льются из прелестных уст.

Он подумал, что она может оскорбиться на его прямоту, но, подняв глаза, увидел на ее лице довольную улыбку, которая, впрочем, быстро исчезла.

– Может, вы примете наконец нужную мне позу?

– С удовольствием, – сообщил он почти искренне и опустил подбородок, как было велено.

В такой позе он мог смотреть на нее только исподлобья, но и это не мешало видеть, с какой увлеченностью она работает. Она бросала взгляд то на его лоб, то на нос, то на губы, а когда их взгляды встречались, в ее глазах горел вызов, ноздри едва заметно раздувались, аккуратные белые зубки кусали нижнюю губу. Эва откровенно изучала его, анализировала, исследовала, и это невероятно возбуждало.

Почувствовав, что в паху стало тесно, он вытянул ноги подальше вперед и негромко спросил:

– Что вы видите, когда так смотрите на меня?

Что она видит?

Эва вздохнула, попыталась отвести взгляд в сторону, но не преуспела.

Мистер Харт развалился на ее изящном диванчике, словно мародер-викинг в разграбленной христианской церкви. Его широкие плечи занимали больше половины дивана, а раскинутые руки доставали от одного конца до другого. Его яркий фиолетовый сюртук был расстегнут и резко контрастировал со спокойным серо-голубым цветом диванных подушек. Одна длинная нога была вытянута, вторая согнута в колене. В такой позе его бедра были обтянуты, пожалуй, больше, чем того требовали приличия, и не надо было обладать особенно острым зрением, чтобы заметить отчетливую выпуклость. Эва почувствовала, что краснеет.

Что она видит? Прежде всего гнев и угрозу насилия: пока еще под контролем, но, по ее мнению, довольно-таки слабым. А еще силу, которая могла не только причинить ей боль, но даже убить ее, если бы он захотел, внутреннюю безжалостность, присутствовавшую в той или иной степени в каждом мужчине.

Она видела в нем воплощение своих самых ужасных страхов.

Но – и это ранее не имело прецедента – Эва видела в нем кое-что еще: искушение – ее искушение, – одновременно влекущее и пугающее: видела его мужественность, заполнявшую пространство между ними.

Ее тянет к нему и все в нем привлекает: и этот дерзкий взгляд, и насмешливый рот, и длинные мускулистые ноги, и широкие мощные плечи, очень-очень мужские.

Это сущее безумие – умом Эва это понимала. Никогда раньше она не желала мужчину, да и, честно говоря, панически их боялась.

Она вздохнула в надежде, что мистер Харт не умеет читать мысли, а лицо ее не выдаст, но поняла, что надеется зря: его глаза под тяжелыми веками были слишком проницательны.

– Я вижу… – она облизнула внезапно пересохшие губы, – …что ваша линия волос – почти идеальной формы арка над высоким лбом. Ваши брови слегка изгибаются вверх по краям, а правую пересекает шрам. Когда вы серьезны, уголки губ у вас находятся на одном уровне со зрачками, но когда улыбаетесь, равновесие нарушается. Я вижу, что ваш подбородок и челюсть имеют практически классические пропорции, а справа заметен белый шрам в форме запятой.

Эва, наконец, отвела взгляд – ей надо было перевести дух. Разумеется, на него не могли произвести особого впечатления эти наблюдения, поэтому, еще раз глубоко вздохнув, она закончила:

– Я вижу каждую линию вашего лица, каждое их пересечение и взаимосвязь. Вот что я вижу, когда смотрю на вас.