Страница 3 из 4
Катерина Ивановна испугалась, что оглохла, и убрала ладони от ушей.
Ладони ее вспотели – «нет, не оглохла, слава богу!» – тиканье часов, скрип половиц, шуршание шагов.
Наклонилась вперед, почти достигнув подбородком уровня окоченевших коленей.
Замерла в таком неестественном положении, занемогла, заметила, как под действием гудящего с лестницы черного хода сквозняка фанерная дверь ее выгородки приоткрылась.
В образовавшуюся щель она увидела сидящего посреди кухни на стуле высокого худого господина в английском дафлкоте верблюжьего цвета, кожаной триковой фуражке, глубоко надвинутой на лицо, галифе и до зеркального блеска начищенных хромовых сапогах. Правая нога полуночного гостя подрагивала, и блик от носка сапога то пульсировал на потолке, то пробегал по стенам, то исчезал в проеме приоткрытой фанерной двери и слепил Катерину Ивановну.
«Вот не оглохла, а ослепнуть так можно», – с этой мыслью она закрывала глаза руками, боясь, что будет обнаружена, и даже переставала дышать на какие-то мгновения. Но человек на стуле оставался неподвижен, кроме своей дрожащей конечности. Казалось, что он, крестообразно сложив руки на груди, спит, издавая во сне гортанные звуки, икая.
Так они и сидели друг напротив друга, разделенные оклеенной дешевыми обоями стеной, и проходила целая вечность. Однажды подобное чувство безвременья уже посещало Катерину Ивановну, когда она, оставшись в квартире одна, зачем-то сняла трубку стоявшего в приемной телефонного аппарата и стала слушать чье-то прерывистое дыхание, доносившееся с того конца провода. Стало страшно в ту минуту, потому что дыхание это исходило откуда-то из неведомой бездны и не было никакой возможности оторваться от него, будто бы слушала саму себя, дышала сама с собой, а время тянулось медленно или почти совсем остановилось. Забытье, впрочем, тогда внезапно прервал прозвучавший из электрической вечности голос: «А ну не балуй, положи трубку!»
Роняла ее в ужасе…
Так же произошло и сейчас, когда на кухню вбежал хозяин квартиры. Он уже был в шубе, накинутой поверх голубой атласной косоворотки, вышитой васильками и перепоясанной тонким кожаным ремешком с узором.
– Заждался!? – вскричал.
И все сразу пришло в движение – Катерина Ивановна распрямилась и чуть не упала с кровати на пол, господин в триковой фуражке вскочил со стула и со словами: «Автомобиль внизу», ‒– решительно двинулся на лестницу черного хода, а лампочка под потолком задрожала и погрузила кухню в горчичного оттенка световую муть.
«Поехали, поехали скорее», – это были последние слова, произнесенные человеком в шубе. После них дверь, над которой висел колокольчик, захлопнулась.
И это уже потом Катерина Ивановна дважды провернула ключ в замке, на сей раз скрежет засова не показался ей таким оглушительным, выключила свет на кухне, а проходя мимо окна, увидела, как со двора, пятясь задом, на Гороховую выезжает авто с брезентовым верхом. Гул включенного двигателя путешествовал по двору-колодцу, волнами накатывал на оконные стекла, и они начинали дребезжать, что усиливало ощущение промозглого декабрьского холода, в который уезжали хозяин квартиры и его гость.
«Наверное, в автомобиле у него тоже будет дрожать правая нога, – почему-то подумала Катерина Ивановна, – хотя в автомобиле все дрожит», – успокоила себя.
Правая нога закинута на левую ногу, буквально переплела ее и не дает возможности пошевелиться. Так вот, оказывается, почему господин в английском дафлкоте верблюжьего цвета был неподвижен и производил впечатление спящего человека!
Когда же наконец последний отсвет фар обозначил окна первого этажа, едва виднеющиеся из-под снега, колесоотбойные тумбы, арку второго корпуса и пропал, дворник по фамилии Коршунов, все это время почтительно наблюдавший за маневрами автомобиля, принялся закрывать ворота.
За рулем мотора, летевшего по Гороховой улице в сторону Красного моста, сидел не иначе как Навуходоносор, царь Вавилонский.
Сходству водителя с грозным правителем из халдейской династии придавала шоферская доха с меховым воротником, имевшим вид двурогой бороды, заплетенной в косицы, а также высокая с наушниками папаха, подвязанная под подбородком, и кожаным, надвинутым на самые глаза козырьком, в который были вделаны круглые защитные очки. По этой причине лица шофера было совсем не разглядеть, разве что усы его, нахально закрученные и натертые воском, давали о нем хоть какое-то представление, поблескивали, нависали над воображаемой халдейской бородой и шоферскими крагами, намертво вцепившимися в рулевое колесо автомобиля.
– Больно уж ты, братец, на Асмодея похож, – обращаясь к шоферу, нарушил молчание пассажир в шубе.
– Чем же, Григорий Ефимович, дозвольте полюбопытствовать? – равнодушно, не отвлекаясь от управления мотором, проговорил Навуходоносор. Через стекла его очков при этом проносились отблески газовых фонарей, что придавало всему его облику вид роковой.
Князь Феликс Феликсович Юсупов.
1914
– А тем, что вид имеешь нерусский, – шуба нетерпеливо заерзала на заднем сиденье. – Тем, что колесницей управляешь сатанинской и везешь ночью меня, раба Божьего, неведомо куда.
– Очень даже ведомо, Григорий Ефимович, к Феликсу Феликсовичу едем, – задвигались в ответ усы не без внутренней ухмылки.
– К тебе, стало быть, едем, маленький? – пассажир в шубе встрепенулся и довольно бесцеремонно навалился на плечо своего попутчика в триковой фуражке и хромовых сапогах, громко расхохотался. –
Ах вот оно что! А я-то уж грешным делом подумал, что замыслили вы меня в Неве притопить – ночка-то темная, кистенем по темечку – и в воду, на корм рыбам и прочим речным гадам.
– Что за чушь! – прозвучало резко, почти истерично, в тон взвывшему мотору. – И прошу вас, Григорий Ефимович, не называть меня «маленьким»!
– Так ты маленький и есть… да удаленький, – шуба вновь рассмеялась.
Меж тем, миновав Гороховую и выехав к Красному мосту, внезапно остановились.
Со стороны, если бы в эту пору кто-то оказался здесь, на набережной реки Мойки, можно было наблюдать, как из автомобиля буквально вывалился господин в английском полупальто и облокотился на перила ограждения.
Было видно, что ему сделалось дурно.
Порывисто сняв фуражку, он делал глубокие вдохи, гортанно выдыхал, словно его выворачивало изнутри, громко стонал, что-то выкрикивал в темноту, сгребал с гранитной тумбы снег и натирал им лицо, снова стонал. Его фуражка падала на лед, но он этого не замечал. Царапал окоченевшими пальцами лицо. На какое-то время ему становилось легче, но потом все начиналось снова.
Мост через реку Мойку с видом на 3-й полицейский участок Казанской части Петрограда.
Фотография Максима Гуреева. 2023
Двигатель стоявшего рядом автомобиля монотонно и глухо работал на холостых оборотах.
Асмодей хранил молчание, полностью превратившись в истукана, уподобившись соляному столпу, смотря строго перед собой. Хотя кто там под очками его разберет, куда он смотрел.
Григорий Ефимович мрачно наблюдал за происходящим из салона, укутавшись в шубу, закрывал и открывал глаза, снова закрывал их, чтобы не видеть страданий «маленького», но при этом не испытывал к нему никакой жалости, более того, находил в происходящем истинное понимание того, как на самом деле мучается душа Феликса Феликсовича, по себе знал, что всякое душевное недомогание мучительно и полезно одновременно. Только и оставалось, что полушепотом повторять слова Иоанна Златоуста: «Страдания – совершенство и средство ко спасению, страдания – совершенство и средство ко спасению».
Наконец Феликс, окончательно обессилев, затих, его шатало, руки его примерзали к чугунным перилам, но он не отнимал их, не чувствовал в них ни боли, ни жжения.