Леопольдштадт

Роза. Я только лизнула.

Якоб. Мам, смотри, у меня звезда для верхушки. Я хочу сам ее надеть, Яна.

Яна. Тогда держись за меня.

Якобу приходится залезть на стул, чтобы дотянуться до верхушки елки. Герман снова отбрасывает брошюру.

Людвиг (Эрнсту). Истерия, невроз… чем современней диагноз, тем больше лечение напоминает древнее жречество. Так что да, толкование сновидений – почему бы и нет?

Эрнст. Но у него нет ни связей, ни последователей. Он бы давно был экстраординарным профессором.

Герман подходит ближе и прислушивается.

Герман (Эрнсту). Ему надо ехать в Аргентину. Его там на следующий день сделают профессором.

Эрнст. Почему в Аргентину?

Герман. Или в Африку. На Палестину нет никакой надежды, пока там правят турки. Или на Мадагаскар! Говорят, на Мадагаскаре полно места для еврейского государства.

Людвиг. Мадагаскар, населенный евреями! Само по себе звучит как мечта!

Герман (пренебрежительно). Несбыточная.

Гретль (держит в руках книгу Евы). Подписано: «Людвигу»!..

Ева. Артур не смог добиться, чтобы ее опубликовали, не говоря уже о театральной постановке, поэтому он отпечатал несколько экземпляров для своих. Спроси у Германа.

Якоб. Мам, смотри!

Гретль (не смотрит). Чудесно, дорогой. (Еве) Германа бесит идея своего отдельного государства.

Ева. Я оставлю ее тут для тебя.

Якоб. Ты не смотришь!

Гретль и Ева поворачиваются к елке. Ее верхушку украшает большой позолоченный магендовид.

Ева (растерявшись на секунду). Это ничего?

Бабушка (смотрит). Ой!

Гретль. Это очень красивая звезда, дорогой, только ее не надевают на рождественскую елку.

Паули. Я ее найду. Я знаю, какая нужна.

Якоб. А чем плоха эта?

Бабушка. Бедный ребенок – ему устроили крестины и обрезание на одной неделе. И чего вы теперь от него хотите?

Якоб берет правильную звезду у Паули.

Гретль. Это правда. И оба раза он кричал.

Ева. Я не понимаю Германа – кроме всего прочего, он крестился задолго до знакомства с тобой, Гретль, и обвенчался в церкви, как примерный католик! Зачем тогда…

Гретль. Он просто мужчина и не хочет, чтобы его сын от него отличался.

Ева смеется. Герман невольно втягивается в разговор.

Герман. Что вы здесь обсуждаете?

Бабушка. Крайнюю плоть. Ханна, ты можешь играть что-нибудь другое?

Ханна перестает играть.

Людвиг и Эрнст прислушиваются.

Ева. С Паули у меня все было просто. Мы евреи. Плохие евреи, но чистокровные потомки Авраама, и родители Людвига от нас бы просто отказались, если бы в ванной их внук не был похож на еврея. А если бы я крестилась, как Герман, Людвиг бы точно на мне не женился. Скажи, Людвиг, только честно!

Людвиг. Женился бы – после их смерти.

Ева. Это комплимент?

Людвиг (спокойно). Чти отца и мать своих. (Замечает реакцию Вильмы.) Я не хотел, чтобы это так прозвучало. (Кланяется Эрнсту.) И Эрнста. Конечно. Математика, кажется, единственный язык, на котором можно точно изъясняться. Тебе надо в этом году поехать к маме с папой на Седер, Вильма. Вместе с Эрнстом и девочками, конечно.

Вильма. Да, надо съездить. Может быть, это последний раз.

Людвиг (Герману). И вы с Гретль тоже, разумеется. Будет хорошо, если дети проведут Седер вместе.

Гретль. Я приеду. А что такое Седер?

Герман (Людвигу). Ты, очевидно, считаешь, что принять католичество – это все равно что вступить в жокейский клуб.

Людвиг. Разница небольшая, разве что в католики принимают кого угодно.

Вильма. Позволь мне сказать, Герман, в тебе есть какой-то снобизм по отношению к дедушке и бабушке Якобовиц.

Герман. Во мне?

Вильма. Да, в тебе. Снобизм по отношению к тому, как они говорят, как вставляют слова из идиша, как одеваются – словно иммигранты из какой-нибудь галицкой деревни, – хотя они там живут и держат там магазин. Они слишком местечковые для тебя.

Герман. Это не снобизм. Это… ладно, снобизм, я согласен.

Гретль. Я бы хотела поехать в Галицию. Это было бы так интересно!

Герман. Что в этом интересного?

Ева (примирительно). В таком случае все могут собраться на Седер у нас. Правда же, Людвиг?

Ханна. О да, пожалуйста, Ева!

Вильма (Ханне). А как же мама с папой?

Ева. И они тоже приедут! Увидеть Вену – это будет для них настоящий праздник. И всего одна пересадка на поезде.

Вильма. На каком поезде? Им только до поезда ехать полдня. И она захочет взять с собой постельное белье, не говоря уже о едe, которой хватит, чтобы открыть ресторан. Она будет три недели готовиться, с каждым днем все больше нервничать и переживать, как она оставит магазин… на самом деле, с ее сердцем это смертельный номер.

Людвиг. С ее сердцем все в порядке, но даже если…

Вильма. Кто ты такой, чтобы так говорить?

Людвиг. Ты хочешь сказать, кто такой доктор Лисак, чтобы так говорить. Но даже если…

Вильма. Хорош сын! Мама и папа от всего отказались, только чтобы ты поступил в университет и им было кем гордиться!

Людвиг. Я с тобой соглашался.

Ханна, сидящая за пианино, взрывается.

Ханна. А как насчет меня? Кто-нибудь когда-нибудь будет гордиться мной, тем, что я куда-то выбилась? Тебе легко рассуждать, Вильма. Ты о маме не очень беспокоилась, когда подцепила университетского друга своего брата и тебе было все равно, еврей он или готтентот! Я хочу приехать в Вену на Песах.

Гретль подходит к ней, чтобы утешить.

Гретль. И приедешь! Правда, Герман? Когда у нас Песах?

Герман (пожимает плечами). Не знаю. В марте, апреле… В любом случае мы, скорее всего, опять поедем в Италию, на озера, в следующем…

Вильма. Нет! (Обращаясь к Гретль.) Перестань вмешиваться. Мы поедем к маме с папой. Может быть, это ее последняя возможность показать, что она простила меня за то, что я вышла замуж за Эрнста.

Бабушка. А если не простила, то можешь привести девочек ко мне на Песах, Вильма. Если только он не совпадает с Пасхой. Рождество меня мало беспокоит, потому что младенец Иисус представления не имел о том, что происходит, но пасхальные яйца я плохо перевариваю.

Герман (Эрнсту). Ты, кажется, лишился дара речи.

Эрнст. Как тут его не лишиться?

Гретль. В любом случае мне надо идти позировать.

Якоб. Что значит позировать? Можно я с тобой?

Гретль. Нет, милый. Ты будешь ерзать, а мне нужно сидеть с неподвижным лицом.

Ханна разговаривает с Гретль, а жизнь вокруг идет своим чередом. Пока они говорят, дети заканчивают наряжать елку, и она вызывает всеобщее восхищение. Ева и Вильма приносят завернутые подарки для семьи Мерц, и их теперь нужно разложить под елкой. Якобу, естественно, хочется все знать раньше времени [«какой из них мой?»], но его осаживают [«погоди, увидишь»]. Близнецы возбуждаются оттого, что узнали подарки, которые они принесли Якобу. Всего примерно 12 свертков, включая подарки от Паули семье Мерц, которые Паули «анонсирует», перед тем как положить под елку. Еве и Вильме удается угомонить детей и собрать их за столом вокруг бабушки, чтобы раздать им шоколадный торт. Мужчины (Герман, Людвиг и Эрнст) принимают символическое участие во всем этом, в то время как Хильда подливает им свежего чая из чайника, который только что принесла Польди. Младенец просыпается. Яна его утешает. Сквозь шум отчетливо слышен разговор Гретль и Ханны.