Страница 6 из 15
Я на автомате процитировал «Онегина» Пушкина и увидел округлившиеся глаза Почиталина.
– Царь-батюшка, да ты стихоплет! Я слышал от наших татар, что при бухарском дворе есть слагатели виршей. Услаждают слух тамошних царей…
– Иди, Ваня… – обсуждать восточных поэтов у меня желания не было совсем, опять накатило ощущение нереальности всего происходящего. Ни отец, ни дед не предупреждали меня, чем может закончиться дело Хранителей памяти пугачевской.
– Сделай двадцать списков. Для начала. Вечером зачтем указ в стане.
– Все сделаю по твому слову, Петр Федорович… – Почиталин замялся, поправил щегольский чуб на голове. – Там у входа вдова майора Харлова ждет. Ты вчера изволил гневаться на нее. Казачки увели Татьяну Григорьевну от греха подальше.
Я мысленно выматерился. Вот еще этой головной боли мне не хватало. Харлова – воинская добыча Пугачева. Вдова коменданта Нижнеозерской крепости. Майор был убит при штурме казаками, но Татьяна успела уехать в Татищев острог, который был взят пугачевцами несколько дней спустя.
– Пущай… – я тяжело вздохнул. Объясниться все равно придется.
Иван ушел, а в шатре появилась девушка неземной красоты. Естественная блондинка с огромными голубыми глазами на мраморном лице. Навскидку лет двадцать. Порода чувствовалась во всем – точеный, почти античный нос, чувственные губы. Такая Афродита в наших палестинах? Харлова была одета в строгое черное платье в пол, на плечах – лисья душегрейка, на голове – обычный крестьянский платок. Глаза заплаканные, губы подрагивают.
– Петр… Федорович… – вдова с трудом выговорила имя царя. – Умоляю! Прошу!
– Что вам угодно, Татьяна Григорьевна? – несмотря на подкашивающиеся ноги, я встал, подошел ближе. От девушки приятно пахло. Как она умудряется поддерживать чистоту в полевом лагере?
– Коленьку казаки поймали. Пороть собираются. Прикажите им! – на лице Харловой появился лихорадочный румянец. – Я… для вас что угодно сделаю…
На ковер упала душегрейка, потом платок. Девушка начала расстегивать платье на груди. Я невольно оценил фигуру. Высокая, красивая грудь, талия, на которую так и хочется положить руки. Бедра так и взывают к любви. Мысленно отвесил себе подзатыльник! Ну не сволочь? Тоже мне, сатир выискался.
– Татьяна Григорьевна! – я схватил девушку за руки и прекратил процесс раздевания. – Извольте прекратить. Это недостойно!
– Прекратить? – вдова удивленно на меня посмотрела. – Разве не этого вы вчера хотели?
Я погрузился в голубой омут глаз Харловой и не сразу сообразил, что ответить. А потом меня как током ударило. А жить-то девчонке недолго осталось. Как в Берды, на зимние квартиры войско встанет, так и выйдет из-за нее драка у казаков. В отсутствие Пугачева полковник Лысов приревнует и порешит Харлову собственной рукой. На следствии будет отпираться, доказательств для обвинения найти не удастся.
– Давайте так, Татьяна Григорьевна, – я с трудом сглотнул, – что было ранее промеж нас прежде – забыто. Начнем с чистого листа.
– С чистого листа? – Харлова несмело улыбнулась, застегнула платье. – Какое необычное выражение. И говорите вы ныне чище, нежель ранее.
Вдова задумалась, на ее чистом лбе появилась морщинка.
– Что случилось с Колей? – я решил отвлечь девушку от вредных раздумий.
Насколько я помнил, Коля – это младший брат Харловой. Вместе с ней угодил в плен к пугачевцам.
– Он… сбежать хотел. В Оренбург. Разъезд поймал его, объявили шпионом…
– Шпионом? – я засмеялся. – Сколько ему лет?
– Девять…
Вдова подняла с полу душегрейку, повязала обратно платок.
– Иди с миром, – я перешел на «ты» с девушкой. – Распоряжусь, чтобы отпустили Кольку. А ты уж ему ума вложи, объясни, что вокруг разъезды казаков, пикеты. Не сбежать ему. Если не внемлет – быть ему поротым. Ей-богу быть.
– Отпустил бы ты нас, Петр Федорович, – Татьяна повесила голову. – Мочи нет жить так…
– Куда отпустить? Муж твой мертв, в крепости, где ты жила – мои казаки, Оренбург в осаде. Там голод скоро начнется.
– В Казань поеду. К родичам.
– Как поедешь? На дорогах неспокойно. Вот что, Татьяна. Утро вечера мудренее… – я выглянул из шатра, уже начало темнеть. – Потом обговорим все.
Харлова ушла, а я, отдав приказ о ее брате, лег, положил голову на седло. Закрыл глаза. А вдруг все это сон? Сейчас усну, проснусь – а я все еще Иван Петрович Пугачев. Далекий правнук великого предка.
Выспаться мне не дали. Стоило только задремать, как в шатер заглянул Мясников.
– Государь-батюшка! – одноглазый подозрительно посмотрел на меня, валяющегося на ковре. – Тут до тебя Хлопуша просится. С каким-то человечком незнакомым. Пущать?
– Обыскали? – поинтересовался я, усаживаясь по-турецки.
– Зачем? – удивился Мясников.
М-да… Вот такая охрана!
– А затем, что они под одеждой спрячут ножи и полоснут меня по горлу, пока ты свои побасенки рассказывать будешь.
– Да… – одноглазый надвинул шапку на лоб, почесал затылок. – Об сем мы не думали.
– А надо! Пущай!
В шатер зашли двое. Один – огромный, зверообразный мужик с изуродованным лицом. Взлохмаченные волосы на голове и в бороде – цвета грязной мочалы, глаза белесые, холодные, на лбу и щеках клейма: «В. О. Р.». Ноздри носа вырваны с корнем. Я взглянул на него и поежился. Одет обычно – серый армяк, сапоги…
Второй – явно солдат. Красный разорванный камзол, черный шейный платок. На голове – треуголка.
– С чем пожаловал, Хлопуша? – поинтересовался я, вставая. Черт, как же не хватает простых стульев и стола!
– Вот! Споймали дезертиру. От Ренбурха бежал.
– Я сам, я сам сдался! – повалился в ноги солдат. – Капрал второй гарнизонной роты, Евстратий Долгопят. Присягаю тебе, царь-батюшка, Петр Федорович, истинно присягаю!
– С вала спустился он. Тишком… – пробасил Хлопуша. – Казачки заметили и заарканили его.
Я еще раз взглянул на звероподобного. Известный каторжник, ссыльный. Сидел в Оренбургском остроге, пока губернатор не велел его освободить ради… тайного убийства Пугачева. Дал денег, грамоту для прохода мимо постов. Но Хлопуша оказался не лыком шит. Натерпевшись от властей, он тут же перебежал к пугачевцам. Теперь заправляет тайными делами Емельяна Ивановича.
– Говори об чем мне молвил… – Хлопуша пнул ногой солдата.
– Завтра, прямо после заутренней, – зачастил Евстратий, – премьер-майор Наумов на тебя пойдет. Через Яицкие ворота. Пятьсот экзестированных пехотинцев берет. При семи полевых пушках.
Ну вот и считай официальное подтверждение завтрашней вылазки пришло.
– Откуда знаешь? – поинтересовался я на всякий случай.
– Выбрали меня в эту команду наумовскую – палю метко.
– Ладно молвишь, верю тебе.
Я повернулся к Хлопуше:
– Вот что. Забирай его к себе.
– Зачем? – удивился каторжник.
– Ты ведь грамоте учен? – я дождался неуверенного кивка Евстратия. – Вот тебе, Хлопуша, наставник готовый. Нельзя нынче без грамоты.
Я угадал точно. Ни читать, ни писать бывший ссыльный не умел.
– Я это… В сумнениях, – почесал-поскреб в затылке мужик. – Осилю ли?
– Дорогу осилит идущий, – я поднял палец. – В Библии сказано.
– Царь-батюшка, ты и Библю читал? – выпучил глаза Хлопуша. Солдат тоже смотрел в удивлении.
Вот же… Чуть не прокололся. Библию читать можно только священникам. Ознакомление мирян с главной книгой христианства – не приветствуется. Мало ли что они там вычитают? Для простых людей есть Псалтырь, Часослов, наконец, поучения святых отцов.
– Идите уже с богом! – я опять уселся на ковры, привалившись спиной к жердине, что держала шатер. Сил уже не было совсем. А ведь день-то еще не закончился!