Страница 11 из 12
– Свидетельствую, – откликнулся премьер.
– Кто из вас троих педерастов считает, что имеет право за русский народ решить, что тому угодна парламентария и демократия?
Говоря эти слова, Протопопов подходил ближе к столу с арестантами революционерами.
– И кому из вас сук царская семья встала поперёк горло настолько, что вы собрались убить батюшку Государя и растоптать честь русского народа?
Протопопов положил на стол перед революционерами листы протокола допроса. Рядом положил карандаши.
– За чей лядский счёт вы собрались русский народ унижать? И кому плохо от того, чтобы наш русский народ жил в достатке?
– Ах ты…
Гучков, который из этой троицы отличался наибольшей импульсивностью, наверняка собирался ответить яркой тирадой. И по такому случаю даже попытался вскочить из-за стола. Однако Протопопов, не долго думая, заставил его заикнуться, крепко хватанув его пятерней за сломанную руку.
– Ай-й-й, отпусти, ублюдок…
Завопил Александр Иванович, однако и на этот раз Александр Дмитриевич не дал ему договорить. Схватил Гучкова за затылок и со всего маху врезал его лицом о стол. Будто печать поставил на листке протокола допроса. На белой бумаге остался кровавы отпечаток, на столешницу выпало пара выбитых передних зубов Гучкова. Протопопов с силой оттолкнул революционера, опустившегося обратно на стул и тот, размахивая руками, рухнул на пол.
Теперь Гучков сидел на полу прямо на заднице, прикрывая лицо единственной рабочей рукой. Кровь струилась из поломанного носа, в крови оказались перепачканы седая борода, пиджак и рубашка. Он смотрел на Протопопова ненавистным взглядом, было понятно, что в лице Александра Ивановича министр нажил себе смертельного врага. Впрочем, Протопопову было плевать на все эти косые взгляды.
– Пишите фамилии, иначе я перестреляю вас прямо тут, как собак, – процедил Александр Дмитриевич.
Глава 6
«Если голоден враг твой, накорми его хлебом; и если он жаждет, напой его водою: ибо, делая сие, ты собираешь горящие угли на голову его».
Там же, развязка описываемых событий.
– Пишем, пишем, не отвлекаемся, мои хорошие, – призвал Протопопов, обращаясь к революционерам и продолжил диктовать. – Итак, я, господин такой то, указываем свою имя и фамилию, настоящим сугубо добровольным и чистосердечным признанием, заверяю… Заверяю, что преследовал своей ключевой политической целью свержение самодержавия и последующее падение Российской Империи в том виде, в котором она существует сейчас. Делать я это собирался в нарушении действующих законодательных норм, причём осознанно.
Тут надо особо отметить, что все наши господа революционеры и провокаторы разом превратились в зайчиков. И как эти самые милые зайчики прилежно записывали со слов Протопопова, один в один, словно самые прилежные ученики начальных классов на годовом диктанте. При этом они ёрзали на стульях, кашляли, шмыгали носами, всячески показывая, что испытывают дискомфорт и противятся, но писали все-таки. Не то, чтобы Чхеидзе, Керенский, а тем более Гучков, окончательно смирились с происходящим (а по их разумению Протопопов устраивал форменный беспредел, за который ему ещё предстоит ответить перед законом), но лишний раз получать министерского животворящего пенделя не хотел никто из всей незабвенной троицы. Поэтому все они единогласно решили далее поберечь своё здоровье и не нарываться.
Протопопов сделал небольшую паузу, чтобы революционеры успели записать вышесказанное.
Шуршали карандаши в тишине, повисшей внутри камеры.
– Совершить сиё преступление планировалось посредством подлого цареубийства, – продолжил министр.
– Так, уважаемый, а вот лишнее не надо приписывать то, чего не было и нет, – искренне так возмутился Керенский. – Не знаю как у других господ присутствующих здесь, но у меня и в мыслях нет и не было убивать Государя императора. Не путайте мух и котлеты. Недовольство политическим режимом и покушение на Государя – это две разные вещи так то.
– Так и у меня тоже не было и близко подобных мыслей… – всплеснул руками Чхеидзе, негодуя в колорите Кавказа. – Додумывать не надо.
Гучков только промолчал. Непонятно, связано ли это было с тем, что Александр Иваныч не отрицал вынашивание мыслей о вменяемом революционерам цареубийстве или с тем, что он все ещё не пришёл в себя. Но возражений от него не последовало никаких.
– В чем проблема, мои хорошие? Не было говорите? Так и записывайте значит, что мыслей о цареубийстве у вас не имелось, – заверил Протопопов. – Пишите, что я клевещу на законопослушных господ. А следствие разберётся, кто прав.
Подождал, пока каждый из этой троицы запишет, продолжил:
– Теперь записывайте так: в сим неблагородном мероприятии, помимо меня участвовали. Двоеточие. И пишем фамилии господа, активненько пишем своих подельников и соучастников, вспоминаем. Минимум пятерых пишет каждый. Начали.
– Для того чтобы называть соучастников, надо что-то нарушать, преступление совершить, это я вам как юрист говорю, – забубнил Керенский, который на самом деле долгое время работал юристом. – А если ты ничего не нарушил, то и соучастников нет, откуда им взяться. Вы стало быть это понимаете с высоты своей министерской должности? Поэтому попрошу использовать более точные формулировки.
– Я непонятно сказал, уважаемый? – насупился Протопопов. – Пять фамилий. Живых людей. Хотите друг дружку пишите, хоть кого, но не повторяйтесь, не переписывайте фамилии друг у дружки и мой совет вам от всей души – не пытайтесь морочить мне голову.
– А если повторюсь? – Керенский приподнял бровь, хоть его лицо и оставалось невозмутимым, было видно, что Александр Фёдорович раздражён и едва держит себя в руках.
– Колено прострелю, – спокойно ответил Протопопов, пожимая плечам, причём говорил он эти слова настолько безэмоционально, как будто речь шла о будничном пустяке. – По колену за каждый повтор или попытку меня обмануть. Так что можете попробовать, ради любопытства, колен то у вас два, мой хороший. Вдруг вам понравится?
– А если не стану писать… – Керенский сузил глаза до состояния двух едва различимых щёлок.
– А ты не стань – тогда и узнаешь про все «если», – Александр Дмитриевич подмигнул. – Или уже не узнаёшь.
Похоже, что каждый из присутствующих понял предупреждение верно.
Начали писать.
Долго.
Муторно.
Каждую фамилию рожали в муках.
Потому как даже если «притянуть за уши» кого-то в этот списочек, то кого именно, да так, чтобы министр внутренних дел ничего не заподозрил? Хотелось верить, что никто не станет рисковать и вписывать «пустые» фамилии людей незнакомых. По итогу каждый из присутствующих написал ровно пять пунктов, причём по два из них содержали фамилии и имена Гучкова, Керенского и Чхеидзе, что изначально было предсказуемо…
Что до остальных фамилий и имён – эти имена расходились и у каждого революционера были свои.
Тут и Крымов.
И Львов есть…
И некоторые другие крайне любопытные фамилии, причём далеко не все – русские. Часть из которых Протопопов отнюдь не ожидал увидеть на листках революционеров.
– Закончили, господа, стало быть? А теперь пишем: сие написано собственноручно, ваши инициалы полностью, каким-либо бы вы векселя подписывали и сегодняшнее число ставим, – закончил Александр Дмитриевич свой диктант.
– Под-д-давись!
Гучков закончил писать и положил свой листок, перемазанный в крови на стол, подвинув тот ближе к Протопопову.
– Только дальше этих стен все эти твои протоколы и высеры не пойдут, а потом мы поменяемся местами, Саша. Недолог час, ой как недолог…
Протопопов хмыкнул. Понятно, что все трое, революционеры все ещё верили, что скоро этот «спектакль» закончится, (что этого не произойдёт окончательной уверенности у нашего героя тоже не существовало, если говорить откровенно) события перевернутся на сто восемьдесят градусов, а значит все эти писульки не уйдут дальше стен крепости на острове. Поэтому все трое куда больше рискуют, если воспротивятся хотелкам Протопопова, чем нежели выполнят его приказ.